БОБ ГРУЭН: Вернувшись из Нью-Йорка, я просто заметил, что разница между модой из Америки и Англии очень большая. Нью-йоркская сцена выглядела очень суровой. Ричард Хэлл начал носить рваные футболки.
Как я понимаю, это наследство от какой-то бывшей подруги, которой старик Ричард задолжал денег. Она разозлилась и разодрала его одежду. От отчаянья, не зная, что надеть, Ричард соединил дыры булавками, а затем это стало его стилем.
Но самое смешное, что я видел на Ричарде, когда он прогуливался по Лоуэ Ист Сайд, – футболку с надписью по центру «Пожалуйста, убейте меня!».
ДЖОН ЛАЙДОН: Когда я репетировал с Pistols, я чертовски много двигался. Я ненадолго вернулся в дом старика, появлялся там на короткое время и исчезал на долгое, так нам было легче выносить друг друга. Он попросил меня вернуться, потому что видел инцидент на Хэмпстед. Тогда он сказал: «Мой сын так жить не будет!»
Я столкнулся с ним на улице. И он, и моя мать хотели посмотреть, на что я живу и где. Поэтому я пригласил их к себе. Это произошло спустя долгое время после того, как я бросил школу.
Я показал им все, как было. Но они были слишком впечатлены. Однажды ночью они пришли ко мне и чуть не умерли. Вокруг меня сидела куча людей, грязных, оборванных и причитавших:
«Мы обречены, жизнь – дерьмо!»
Сид жил там со мной, и они были знакомы уже тогда. Во время учебы в колледже он приходил практически каждый день, мой старик считал, что Сид был тупым, как пробка. Обычно он появлялся в каком-то новом наряде жертвы моды и выглядел в этом прикиде до ужаса нелепо. Им также не понравились девчонки, с которыми мы тусовались в одной компании, они сочли их чертовыми уродицами.
Я показал им все:
– Это моя комната!
– Где кровать?
– Ее нет, я сплю на полу!
Это была ложь, конечно, я спал на матрасе по соседству. Но я люблю сочувствие. Мой отец пожалел меня и разрешил вернуться, пока я не разберусь со своими делами. У меня не было сомнений по поводу возвращения, поскольку мой проигрыватель был единственной их вещью. Зато у меня были маленькие музыкальные драгоценности, которые я проигрывал. Тадо Мадо Кэна. Это было потрясающе. Мой любимый Bitches Brew от Майлза Дэвиса. Мне нравился этот альбом. Когда у меня появлялись деньги, я шел в магазин пластинок и выбирал там то, что нравилось. Мне нравилось, что не было никаких рисунков. Это всегда непредсказуемо. Потому как, если ты видишь фотографию группы на пластинке, то уже знаешь, какая будет музыка.
Я не мог жить дома. Все было хуже некуда. Песню God Save the Queen я написал за кухонным столом, который стоит там и по сей день. Я написал ее однажды утром, ожидая, пока мои запеченные бобы будут готовы. Я написал стихи за один присест и пошел прямо в репетиционную студию.
Я показал текст своим коллегам по группе. Музыка уже была, и я просто наложил на нее слова. Глену это совершенно не понравилось. Он был уверен, что это чистое зло. «Ты не можешь такое петь! Нас убьют!»
Но это того стоило. Никто никогда открыто не заявлял никаких мнений о королевской семье за столь долгое время – и мне было более чем приятно стать первым. Я долго думал об этом. Так я пишу большинство своих песен. Нет какого-то установленного формата. Я долго думаю, прежде чем взять ручку и бумагу. Когда я готов, я сажусь и пишу одним махом весь текст. Это больше похоже на открытое письмо, чем на песню, и все это превращается в жестокую конфронтацию. В этом есть своеобразное величие. Запись, конечно же, выстрелила, потому что многие люди чувствовали то же самое, что и я. Совершенно бессмысленно было пытаться убедить Глена, что эта песня не фашизм, что она на самом деле против фашизма. Может быть, он решил, что я действительно хотел спасти королеву и ее фашистский режим. Что ж, я уверен, что королева моих попыток не оценит.
Но я знаю, что не получал бы больше удовольствия, если бы сидел и думал о том, как именно я смогу их всех сегодня выбесить. Какой занозой в заднице я, должно быть, являлся. Хотелось бы делать это сознательно, но это было совсем не так.
Я получил имя Роттен, потому что у меня были зеленые зубы. Этот псевдоним придумал для меня Стив, который однажды крикнул: «Эй, ты, гниль!» Так он и говорил. Это было и оскорбление, и нет. У меня со Стивом не было серьезных конфликтов. Думаю даже, что между нами было некое уважение, потому что я и впрямь его бесил.
СТИВ ДЖОНС: Мне не нравилось, что мне придется работать с этим парнем. В то время я выступал с Родом Стюартом и The Faces, и Джон совершенно не был таким, как они. Он заставлял меня чувствовать себя неловко, и я думал, что его отношение ко мне было таким же стремным, как он сам.
ДЖОН ЛАЙДОН: Мы репетировали в «Чисвик». После этого мы использовали в качестве репбазы место под названием «Тин Пэн Аллея» на Тоттенхэм Корт Роуд. Раньше там играла группа, которая потом распалась, они назывались Badfinger. У них была репетиционная студия из двух комнат, которую Малкольм арендовал и в конце концов выкупил. Я знаю, что она обошлась для него дешево, потому что там даже не было туалета. Он не особо потратился.
БОБ ГРУЭН: Когда я впервые встретил Джонни Роттена, он лечил больное горло. Однако Малкольм все же хотел, чтобы я устроил фотосессию для группы. Они уважали меня, что казалось странным, поскольку я был уверен, что они не уважали никого. Им нравилось то, что я работал с Cream и Rock Thin. Они казались единственными музыкальными журналами, которые, кажется, имели чувство юмора. Оба журнала не особо беспокоились о музыке и предпочитали веселиться.
ДЖОН ЛАЙДОН: Я вовсе не думаю, что Pistols были нигилистичны. Мы абсолютно не стремились к смерти. Но едва ли это можно назвать нигилизмом. Наоборот, мы предлагали альтернативу, а не только анархию ради анархии. Мы были антизвездной группой.
Именно гламур Малкольма и магазин Вивьен «Секс» в сочетании с творчеством группы – это то, что меня увлекло. Я без конца торчал в магазине Вивьен. Это было самое радикальное место в Лондоне. Бизнес особо не шел, потому что это место привлекало извращенцев, фриков, старых хрычей и людей с психическими отклонениями. Но в моей жизни, кроме этого магазина, больше ничего не происходило. Я ушел из дома, из колледжа, отовсюду. Оставалось только ненавидеть Pink Floyd.
РЭМБО: Мы тогда носили одежду марки Pringle, а Пол Янг внезапно превратился в панка. В этом образе он все еще выглядел умным малым. Он и Энтони Инглиш носили неформальные брюки, а Джон порой был похож тедди. Он иногда делал подобные прически, однако таковым не являлся и, скорее, выглядел, как озлобленный тедди-бой.
ДЖОН ЛАЙДОН: Раньше Вивьен Вествуд была кем-то, кого я мечтал любить, я никогда не мог вступить в борьбу с ней. Она не нравилась мне, да и меня она не особо любила и всегда давала понять это открыто, потому что я был слишком умен. Мной нельзя было управлять, я все равно не надену то, что она хочет. У нее был свой образ рок-н-ролльной звезды, отличный от моего. Я не был таким, каким она хотела бы меня сделать. Она обижалась, что я не плясал под ее дудку, и это завело ее в тупик. Мне не нравились ее друзья и ее отношение.
