Повторяю события утра. Подхожу к ней сзади. Обнимаю. Утыкаюсь носом в затылок и просто дышу ее запахом. Женщина, моя женщина. Губами чуть касаюсь ее шеи. Она напрягается. А я дальше губами дорожку прокладываю. Нежно, еле касаясь, словно боюсь спугнуть. Одну руку оставляю на ее животе, другую кладу на ее грудь. По моему телу дрожь проходит. Я себя еле сдерживаю — хочу Лизу до безумия.
Она разворачивается в моих объятиях. А меня снова страх накрывает. Вдруг сейчас она меня оттолкнет и уйдет. Я, ведь, озверею. Накинусь и возьму ее силой, у меня нет сил больше терпеть. Она не отталкивает. И я тянусь к ее губам. Пытаюсь быть терпеливым, но какое тут терпение, если я, наконец, получил то, о чем мечтал так долго.
Целую Лизу страстно, дико, потому что изголодался по ней. Освобождаю ее от халата за считанные секунды. Бросаю быстрый взгляд на ее тело: хочу! Обхватываю бедра и, приподняв, усаживаю на столешницу. Покрываю поцелуями шею. До меня долетает ее стон. Все! Тушите свет и проваливайте все! Меня уже не остановить.
— Лизка, моя любимая, как же я долго об этом мечтал.
Начинаю раздеваться, она помогает мне… Звонок телефона подобен удару грома в ясный день. Я, не обращая внимания, продолжаю скидывать одежду. Плевать, меня нет. Мне нужна сейчас только Лиза. Но телефон не замолкает. Лизка отрывается от меня. Смотрит затуманенным взглядом и говорит:
— Возьми, вдруг это что-то срочное.
— Пошло все на х***.
— Возьми, пожалуйста.
Достаю трубку из приспущенных штанов. Звонит отец. Бл***ь, как чувствует.
— Слушаю, — хриплю я, а сам развожу ее ноги и касаюсь ее влагалища.
— Алиску отвезли сейчас в больницу. У нее выкидыш.
Плата за день, который не должен был быть в моей жизни, наступила быстро…
Глава 11. Лиза
Максима не было уже несколько дней. И каждый из них проходил для меня в сильном моральном напряжении. Я боялась. Жутко боялась, что он приедет и заберет Ваньку… Ребенка, который стал за несколько дней моим миром, моим счастьем, моим сыном…
Мне поставили бесплодие сразу после родов. Господь не стал медлить с карой за смерть ребенка — наказание последовало сразу. Это потом врачи объяснят мне, что я, вроде, и не бесплодна, но шанс забеременеть у меня один на миллион. Мой муж никогда не поднимал тему детей — его все устраивало. Я один раз попыталась предложить Вите взять ребенка из детдома, но получила мгновенный отказ:
— Нам еще платить и платить кредит, — проговорил он жестко, — а ты хочешь добавить новые расходы в наш бюджет.
Согласилась безропотно. И вот сейчас, оглядываясь назад, я с каждой минутой понимаю, какой безвольной и бесхребетной была все эти годы. Вся твердость моего характера, взращенная в детстве, ушла из меня. Сначала благодаря Максиму, взявшему на себя решение всех моих проблем. А потом из-за Вити, который кое-как помогал справиться с жизненными трудностями. Я стала размазней. А смерть малыша меня просто добила, вытащила позвоночник и превратила в кишечнополостное создание… У меня пропал смысл в жизни, я, вообще, перестала чувствовать ее вкус, запах, видеть яркие цвета. Все слилось в серую безликую картину.
Кто-то скажет — любое горе можно пережить. Но так говорят только те, кто не испытывал на своей шкуре горечи потерь. А их в моей жизни было предостаточно… Родители, бабушка, сын… Потерять все и оставаться виноватой за это — безумие. Пояс смертника. У тебя нет ни малейшее шанса его снять, поэтому обреченно ждешь, когда ты сам должен будешь привезти механизм в действие…
Последние дни серьезно поменяли меня внутри. Я словно из кокона вылезать начала. Спала в нем, как гусеница, спрятавшись за слоями своего бесконечного горя, и не видела окружающей действительности. Максим обвинил меня в смерти нашего малыша. А так ли я виновата? Это кощунственная мысль маленьким червячком забралась в мой мозг в ту ночь, когда Макс уехал к жене в больницу. Каждую ночь червяк просыпался и начинал есть мой мозг, разрастаясь все сильнее и сильнее.
Меня настолько убедили в том, что именно я виновница смерти моего малыша, что все эти годы так и считала. А где вина то? Я не пошла просить денег к папочке Максима? Подрабатывала, чтобы прокормить себя и бабушку? Не пила дорогущие витамины, на которые не могла наскрести средств? Я не пила, не гуляла, старалась меньше напрягаться. Мои роды начались из-за стресса, в котором был виноват, как раз, сам Максим. А ребенок? Мой мальчик задохнулся. Но что врачам помешало сделать кесарево сечение мне сразу?
Я ни грамма не уменьшала своей вины, но во мне что-то вдруг ожило, начало пробиваться сквозь гранитную глыбу вины, призывая открыть глаза, переосмыслить жизнь. Эта дикая мысль пришла ко мне темной ночью. В горле от неожиданности пересохло, дышать стало нечем. Как рыба глотала открытым ртом воздух, но еще больше задыхалась. Я бросилась на улицу, как была в одной ночной рубашке и с босыми ногами. Выбежала, упала на грязный весенний снег и стала громко дышать. Морозный воздух до боли наполнил легкие, остужая меня и мой воспаленный мозг, принося в мысли четкость и ясность.
Нужно жить дальше. Судьба позволила мне еще дышать и существовать. Так надо делать это с полной отдачей. Пусть я бесплодна, но на свете много детей, которым не хватает родительских любви и ласки. У меня есть работа, есть квартира. Я разведусь с Витей, отработаю долг Максиму, а потом подам документы на усыновление. Хочу жить!
После той ночи почувствовала, как сама изменилась. Пробуждение ранним утром больше не было тяжелым. Я с радостью поднималась с кровати под трель будильника. Спешила на кухню, опережая Нину Григорьевну. Хлопотала с завтраком. Весь день проводила на ногах. И ночью засыпала с блаженной улыбкой на губах, вспоминая день проведенный с Ваней…
Ваня… маленький мальчик, чужой ребенок — мой катализатор. Та искра, которая зажгла во мне пожар жизни. Я прикипела к нему. Приросла. Да, сначала видела в нем своего ребенка, но потом поняла — это другой мальчик, и он очень во мне нуждается. Ему не хватало простой человеческой ласки, чистого сердечного тепла. Не хочу лезть в семью Максима, но по мальчишке видно — любовь родительскую он видит очень редко. Это плохо, очень плохо. Стремясь достичь прекрасной, безбедной, полной удовольствий жизни, люди теряют главное — своих детей. А потом в старости удивляются, почему дети не уделяют им должного внимания и любви. Потому что они не умеют этого делать, не научили их родители.
Шебутной Ванька, почувствовав, что я готова ко всем его причудам, целыми днями изводил меня очередными грандиозными идеями: мы строили огромные замки из кубиков, бомбили их снарядами, лепили из пластилина всевозможных причудливых зверей, кидали в лужи сосульки и смотрели часами мультики. И мне это было не в тягость. Я с радостью соглашалась участвовать в играх парнишки. Его улыбки, смех были моими прививками, уколами, тем лекарством, которого мне так не хватало. Ванька лечил мою истерзанную душу, разравнивал рубцы на сердце.
Но оно еще страдало… как бы я не пыталась, во мне жила любовь к Максиму. И, не смотря на всю его жестокость, ненависть, я готова была ему уступить. Понимала, что и у него еще что-то теплится ко мне. Мое эго просило воспользоваться его чувствами, дать нам еще один шанс. А разум настойчиво просил отпустить все. И я с ним соглашалась. Нет больше нас, есть он и его семья. Рушить чужое счастье не для меня…
