Я погладила гриву одного из деревянных львов на подлокотнике кресла.
– Моя мать считает, что я не способна иметь детей. Ей нравится напоминать мне, что я не способна исполнить долг жены.
Молчание девушки в стоящем напротив меня кресле казалось задумчиво терпеливым.
– На каком сроке вы их теряли?
– Все они умерли, не родившись. – Я слегка потянула за кончик золотую нитку из парчовой ткани юбки и попыталась вставить его обратно. – После первой потери Ричард забеспокоился и нанял женщину, чтобы приглядывать за мной.
– Как это, приглядывать?
– Следить, чтобы я правильно питалась, ну и вообще хорошо себя вела. Он очень беспокоился, – повторила я.
– За вас или за ребенка?
– За обоих. А о чем вы с ним говорили без меня?
– Да о том о сём. О делах.
Укол ревности вызвал у меня недоверчивую усмешку.
– Он говорил с тобой о своих делах?
– Нет. Я работаю в Падихаме, в пивной «Рука с челноком». И даже не знала, что вы с мужем владельцы этого заведения.
– Неужели? – удивилась я, запоздало осознав, что выдала собственную неосведомленность. – А я думала, что ты… Так ты работаешь в двух местах?
– Дети рождаются далеко не каждый день. По крайней мере, у нас в Колне.
– И давно ли ты начала работать в пивной?
– Недавно.
– И сколько же тебе платят?
Сделав большой глоток пива, она вытерла рот. Я позавидовала, глядя на то, с каким удовольствием она ест и пьет. В животе у меня заурчало.
– Два фунта.
– В неделю?
– В год. – Алиса пристально глянула на меня.
Я знала, что щеки мои заалели от смущения, но не отвела взгляда. За целый год она получала столько, сколько я платила за три ярда бархата. Неловко поерзав в кресле, я поправила полоску от ее передника на запястье, оно уже начинало чесаться. Полированный дубовый подлокотник приятно холодил кожу руки.
Во рту у меня пересохло. Неожиданно мне захотелось рассказать ей о том, что Ричард теперь предпочитает спать в гардеробной, о том, как в феврале меня стошнило сорок раз за один день.
– А ты сможешь помочь мне родить ребенка? Живого ребенка?
– Я…
– Я буду платить тебе пять шиллингов за неделю.
Записывая в гроссбух такую сумму, управляющий Джеймс наверняка изумленно вскинет брови, но отслеживание моих расходов унижало меня, и я осознала, что любая оплата должна рассчитываться в пределах достаточной щедрости и справедливости. Однажды Ричард заявил, что с бедняками нельзя обсуждать денежные вопросы. Алиса, очевидно, бедна и – я глянула на ее лишенные колец пальцы – не замужем. Теперь я поняла, что он имел в виду.
– Это в пять раз больше того, что я зарабатываю сейчас, – тихо произнесла она.
Просунув палец под чепец, она почесала голову и осторожно поставила на стол кубок с пивом. В животе у меня заурчало так громко, что мы обе это услышали, я ведь еще не съела ни крошки.
– Я также предоставлю в твое распоряжение лошадь, чтобы ты могла ездить на ней сюда и до постоялого двора в Падихаме. Пешком до Колна далековато.
Облизнув губы, она обдумывала мои слова, глядя на огонь, и наконец спросила:
– Ваша нынешняя беременность длится дольше, чем в предыдущие разы? Когда можно ждать разрешения?
– В начале осени, полагаю. Последний раз она прервалась… незадолго до конца срока.
– Мне понадобится осмотреть вас, – сказала она, – когда у вас были последние женские дни?
– На Святках. Есть кое-что еще.
Поставив свой кубок, я сунула руку за пазуху и достала письмо от доктора, которое переложила туда, когда переодевалась. Обычно я запирала его в ящике за маленькой квадратной дверцей в комоде, а ключ прятала на плетеной основе кровати под матрасом. Я развернула письмо и разгладила рукой бумагу, еще хранившую тепло моего тела. Но Алиса не взяла его, между ее бровей пролегла легкая морщинка.
– Я не умею читать, – хмуро призналась она.
Неожиданно от двери донеслось какое-то царапанье, и мы обе напряженно выпрямились. Я спрятала письмо на кресле, но никто так и не вошел.
– Кто там? – громко спросила я.
Не дождавшись ответа, я встала и сама открыла дверь. За порогом, тяжело дыша, стоял Пак, и я тут же опустилась рядом на колени.
– Это всего лишь ты. Мой милый.
Он последовал за мной к креслу, и по глазам Алисы я поняла, как поразили ее размеры дога.
– Он у нас добрый великан, – успокоила я девушку, позволив псу улечься у меня в ногах. – Мне постоянно приходится чистить юбки от его шерсти, но на самом деле я не возражаю. Кстати, доедай сыр, иначе он не преминет стащить его.
– Какой же он большой, – удивленно произнесла Алиса.
Услышав ее голос, Пак поднял свою рыжую голову и громко гавкнул.
– Успокойся, – велела я ему.
– Что это за порода?
– Говорят, бордоский дог.
– Подарок вашего мужа?
Я безотчетно почесала его за ушами.
– Нет. Я спасла его из «медвежьей ямы» в Лондоне. Тощий, изголодавшийся, он лежал, привязанный к уличному столбу рядом с хозяином медведя, продававшим билеты на свое кровавое развлечение. Я подошла погладить беднягу, а медвежий хозяин злобно пнул его. Заявил, что добрые собаки бесполезны и своими ласками я только еще больше испорчу пса. Я спросила, сколько стоит этот щенок, а он ответил, что такой хиляк не стоит даже веревки, за которую привязан. Я отвязала его и оставила веревку на земле, сказав, что тогда могу просто забрать его. Хозяин тут же передумал, заявив, что я лишаю его призового бойца. Я вручила ему шиллинг, и мы ушли, не оглядываясь. И я назвала его Паком, как персонажа одной пьесы, которую мы с Ричардом за пару дней до того смотрели в театре… Так называли там одного проказливого лесного чертенка или бесенка. Хотя в его натуре нет, по-моему, ничего бесовского.
Алиса задумчиво разглядывала избалованного питомца, разлегшегося на турецком ковре. Он лежал, беспечно вывалив язык, размером с доброе лососевое филе, и вид у него был совершенно довольный.
– Как здорово ему повезло в жизни, – заметила она, – я слышала, что народ развлекается, глядя, как травят медведей, но сама ничего такого не видела.
– По-моему, это кошмарная забава. Но в Лондоне полно кровожадных любителей таких зрелищ; вероятно, потому, что у людей нет возможности самим охотиться.
Мы немного посидели в тишине, но наше молчание, явно стало менее напряженным, потом она кивнула на письмо, вновь вытащенное мною на свет.
– О чем там говорится?
