Вскоре к нам зашла моя мать, она не сделали ни малейшей попытки скрыть свое недовольство при виде Алисы, сидевшей с ногами на своей кровати, с кружкой молока, стоявшей на краю ее присыпанной сахаром юбки. Чуть покраснев, Алиса сменила позу и села как следует.
– Флитвуд, вы намерены сегодня одеваться? – спросила моя мать.
– Наверное. – Я заметила, как ее цепкий взгляд оценил мой живот, чья округлость, не скрытая шелковыми или бархатными и шерстяными слоями верхней одежды, более явно выделялась под рубашкой. – А у вас нет дров для камина? Нам приходится, как служанкам, ежиться возле едва тлеющих углей.
Ее глаза сверкнули черным огнем.
– В этом доме мы придерживаемся благоразумной бережливости. Если вы предпочитаете жечь дрова, то я могу прислать вам топор.
Наши сердитые взгляды на мгновение встретились, и она удалилась, плотно закрыв за собой дверь.
– Ни дров, ни пшеничного хлеба, ни восковых свечей, – высказала я вслух свои мысли, – я начинаю думать, что к старости моя мать стала ужасно прижимистой.
Алиса пошевелила угли в камине.
– А откуда у нее деньги? – спросила она.
– Никогда не задумывалась об этом, но скорее всего… от нас.
Из крон деревьев под окном донеслась птичья трель, мелодичная и звонкая. «От нас». Я привыкла считать, что это местоимение означает моего мужа и меня, но оказалось, что он давно вел двойную жизнь. Какую же из своих женщин он считает главной? Я рассеянно сняла с пальца обручальное кольцо и вновь надела его. Сняла, надела, сняла, надела.
– А вы здесь родились?
– Здесь? Нет, я родилась и выросла в Бартоне. Моя мать живет в этом доме всего несколько лет.
– В Бартоне? Но разве не там…
– Именно там.
– Муж поселил любовницу в доме вашего детства? – Ее глаза удивленно округлились.
– Я давно не считаю его своим, но ты права.
– Почему не считаете? – Я почувствовала на себе пытливый взгляд ее золотистых глаз.
– Оно стало вместилищем несчастья.
Она засмеялась и вновь поудобнее устроилась на кровати, подогнув ноги.
– Как же особняк может стать вместилищем несчастья? Разве у вас не было модных нарядов, вкусной еды и слуг?
Я даже не улыбнулась. Раньше она позволила мне заглянуть в свою жизнь… пусть отчасти не по собственной воле, но все-таки я заглянула. И теперь, не сводя с меня умного взгляда, она ждала, много ли я решусь открыть ей. Я вздохнула и скрестила ноги, также устроившись поудобнее.
– Мой отец умер через несколько лет после моего рождения. Я совсем не помню его. С тех пор мы жили вдвоем с матерью. У меня не было ни подруг, ни кузин, не с кем было играть, кроме моей ласточки, я назвала его Сэмюелем. Однажды его клетку поставили слишком близко к камину, и он умер. Всякий раз, когда я шалила или плохо себя вела, моя мать угрожала отправить меня к моему мужу. Мне хотелось завести другое домашнее животное, чтобы не чувствовать себя одинокой, но я не смогла.
– К вашему мужу? – внезапно переспросила она. – Вы имеете в виду Ричарда?
– Нет, меня выдали замуж еще до Ричарда.
И в тот же миг перед моим мысленным взором вспыхнули картины прошлой жизни, которую я упорно стремилась забыть: гостиная, подол платья моей матери исчезает за углом, и раздается низкий, надтреснутый голос моего мужа: «Иди же ко мне, Флитвуд». Его огромная рука подхватывает меня и усаживает к себе на колени.
– Вы уже были замужем? То есть вам… вам пришлось разводиться?
– О господи, нет. Тот брак аннулировали, чтобы я смогла выйти замуж за Ричарда. Моя мать решила, что брачный союз Бартонов и Шаттлвортов будет более выгодным. Если бы Ричард не согласился, то я до сих пор считалась бы женой господина Молине, – как же давно я не произносила вслух его имя, – но он, по-моему, был дурной человек.
Алиса притихла в задумчивости.
– В каком же возрасте вас первый раз выдали замуж?
– В четыре года.
Элис потрясенно помолчала и тихо спросила:
– А сколько лет было ему?
– Около тридцати.
– Какой ужас, – прошептала она.
– Но я виделась с ним всего два раза: первый – в Бартоне, и второй – во время венчания. После этого мать привезла меня домой, где мне и предстояло жить до тех лет, пока я не созрею для семейной жизни. К счастью, этот день так и не настал.
Лицо Алисы исполнилось не только состраданием, но и более сложным чувством: своего рода печальным пониманием, словно ей тоже довелось узнать, какие кошмары творятся в подлунном мире, и самой пережить нечто подобное.
– Что тебя так поразило? – Я едва сдержала смех. – Неужели ты думала, что я могла сама выбрать себе мужа? Присмотрев в пабе какого-то красавчика?
– Наверное, да.
– В сущности, даже если бы я могла, то все равно предпочла бы выбрать Ричарда.
– Должно быть, вы очень любите его.
– Так и есть, – с легкостью признала я, – он спас меня от другого пугающего будущего и дал шанс на новую жизнь. Но этот вопрос тоже решала не я.
– Но вы… вы везучая. Вы сами смогли выбрать того, кто вам нравится. – Она робко улыбнулась. – А меня еще никто не называл везучей.
– Ты ведь встречаешь в пабе множество мужчин?
– Ага, множество пьяниц.
– Да уж, мировой выбор.
Мы обе рассмеялись и помолчали в грустной задумчивости. И мне вдруг подумалось, что, возможно, наши отношения стали похожи на дружбу.
– Я думаю, что теперь не смогу вернуться домой, – вновь серьезно заметила я.
– А что же вы будете делать? – спросила Алиса.
– Понятия не имею. – Я все крутила на пальце обручальное кольцо. – Хочешь послушать одну легенду?
– Да.
– Не знаю, где и когда она родилась, но люди в усадьбе Бартона, откуда я родом, рассказывали, что по нашим лесам носится страшный кабан и повсюду сеет разрушение. И мой отец пообещал отдать меня замуж тому, кто сможет убить этого кабана. Охота началась в День святого Лаврентия, и старший сын Шаттлворта убил его. На том месте стоит постоялый двор, названный «Голова кабана», хотя я не знаю, что появилось раньше, тот постоялый двор или эта местная легенда.
– Но ведь ваш отец умер до того, как вас… – Алиса смущенно умолкла.
– Это всего лишь легенда. А знаешь, что самое интересное? Я жутко боюсь кабанов.
– Почему?
– Мне снятся кошмарные сны о том, как они преследуют меня, – пожав плечами, призналась я, – должно быть, я услышала эту историю в раннем детстве, потому что боюсь их, сколько себя помню. И к тому же родовой герб Бартонов украшают три кабана.
