– Чертова безголовая свистулька, – проворчал тюремщик, отпирая и распахивая решетку, – уматывайся отседа.
Он угрожающе шагнул к птице, и тогда, взмахнув крыльями, она пролетела мимо нас на свободу. Привалившись к холодной каменной стене, я постаралась успокоиться.
– Да, чего ж теперича пужаться. Вы ж туда вроде хотели зайтить.
Хотела… Нет, мне вовсе не хотелось спускаться туда, даже ради Алисы. Но придется, и в общем, в отличие от нее, я уж точно смогу выйти обратно.
Стоя на верхней ступени, тюремщик опять закрыл решетку, и когда ключ с лязгом провернулся в замке, мои натянутые, как струна, нервы дрогнули, и в голове вспыхнул ужас. Темнота передо мной казалось такой густой и плотной, словно мне предстояло спускаться по ступеням в черную воду. Лестница уводила в глубину земли, и когда она закончилась, мы оказались перед другой массивной дверью, хотя скудный свет не позволял сказать, из чего она сделана, из дерева или из железа.
– Стойте подальше, – проскрипел он, вставив очередной ключ в нижнюю дверь, – иначе запашок, не ровен час, сшибет вас с ног.
Я поднялась на несколько ступеней, стук моих паттенов эхом разнесся по шахте, отдаваясь от каменных стен. Исчезнув за дверью, тюремщик что-то рявкнул и после минутного промедления в тускло освещенном проеме у подножия лестницы появилось бледное лицо, и хрупкая фигура выскользнула из этого узкого прохода.
– Алиса.
К стыду своему, я вдруг заплакала: я, в прекрасной одежде, наевшаяся сыра с хлебом и знавшая, что за стенами замка меня ждет лошадь. Она не плакала. Я не видела ее всего два дня, но, казалось, что прошли годы: она изменилась почти до неузнаваемости. Ее узкое лицо стало бледнее луны, а под глазами залегли черные тени. Она сильно прищурилась, словно ослепленная тусклым лестничным светом. Ее грязное платье выглядело влажным, чепец тоже покрылся грязными потеками. Спереди юбку покрывали темные пятна крови, и сзади пониже спины наверняка тоже.
Ничего не говоря, она вяло, явно обессилев, привалилась к стене. Появившийся рядом с ней тюремщик начал закрывать дверь, и я услышала, как ему вслед понеслись возмущенные крики и вопли, видимо, из-за того, что он опять полностью лишил заключенных света. Он оказался прав: запах был умопомрачительный. Раньше от Алисы исходил запах лаванды, она мыла руки в фарфоровой чаше, а сейчас жила в подземной помойной яме.
– Кто еще там сидит? – прошептала я.
– Да все скопом, – прохрипел тюремщик, – почитай, что все ведьмы дожидаются тама судилища.
– Сколько человек? – спросила я Алису.
– Не знаю, – прошептала она, – там слишком темно, ничего не видно.
Она говорила с трудом, язык еле ворочался в пересохшем рту. Золотистые радужки исчезли, зрачки глаз напоминались два черных провала.
Я проехала ради встречи с ней много миль, а теперь не могла придумать, что сказать. И вдруг мне подумалось, что ради ее освобождения я могла бы пожертвовать своим еще не рожденным ребенком.
Тюремщик разочарованно поглядывал на нас.
– Ну что, повидались и будет? Вам, что ли, и сказать нечего?
– Вас кормят? – спросила я.
– Немного, – прошептала она.
Когда тюремщик отвернулся, перебирая свои ключи, она отрицательно покачала головой.
– Я помогу тебе.
Эхо разнесло мои слова, к сожалению, они прозвучали как-то по-детски жалобно.
– Они привезли сюда и Кэтрин, – прохрипела она.
– Кого?
– Кэтрин Невитт. Подругу моей матери.
И тут она заплакала.
Канительщица – тоже повитуха, напарница ее матери. Я вспомнила, как давно, в другой жизни, она рассказывала мне о ней в теплой верхней комнате дома моей матери.
– Это моя вина, – простонала я.
– О чем вы говорите? В чем же тут ваша вина?
– Ну хватит, – неловко пробурчал наш невольный свидетель.
Я повернулась к нему.
– Не могли бы вы дать нам немного поговорить наедине? – спросила я.
– Уйтить, что ли? Так ить не положено.
Порывшись в складках юбки, я достала кошель.
– Вот. – Я протянула ему монету, и он схватил ее, точно изголодавшаяся собака кость. – Можете выйти и запереть нас, просто вернетесь, когда я позову. Не отходите далеко. Пошатываясь и сипло дыша, он удалился вверх по лестнице, лязгнула верхняя решетка, и в замке повернулся ключ. Его фигура на мгновение лишила нас света, и лишь когда он отошел от решетки, я вновь увидела Алису.
– Пошли, – сказала я, уже поднимаясь по лестнице, – тебе нужно хоть немного побыть на свету и подышать свежим воздухом.
Она последовала за мной, и мы сели рядом на верхней ступени, опираясь спинами на входную решетку. Я еле дышала, стараясь не обращать внимания на исходящее от нее зловоние: к застарелым запахам пота, блевотины и засохшей крови примешивалось нечто еще более отвратительное. Я даже не представляла, что так может пахнуть от человека, но почему-то мгновенно узнала источник этого запаха. Алиса уже перестала плакать, но слезы оставили две чистые дорожки на ее грязном лице.
– Расскажи мне о Кэтрин, – мягко предложила я, взяв ее за руку.
– Ее обвинили в том же, в чем и меня. Но во всем виновата я… она ничего не сделала.
– Алиса, ты должна рассказать мне все. Почему вас обвинили в убийстве дочери Джона Фаулдса? Ведь именно с ним ты разговаривала в «Руке с челноком», верно?
Она кивнула и провела по губам сухим языком.
– Я любила его, – еле слышно произнесла она, – и любила Энн. Любила их обоих. Мы с Джоном жили… вместе. Он часто заходил в «Герб королевы», там я и познакомилась с ним пару лет назад. У него была дочь, а жена его умерла. Он казался таким забавным и добрым. Поначалу я думала, что мы поженимся. Энн еще не было и двух лет, когда мы познакомились. Я обычно присматривала за ней, когда он уходил на работу. Она была как ангелочек с пухлыми щечками, а ее кудрявые золотистые волосы никак не желали ложиться ровно, сколько бы их ни причесывали.
Алиса погрузилась в воспоминания, и по лицу ее блуждала легкая улыбка. Потом лицо омрачилось, и она шмыгнула носом.
– Джон сказал, что после смерти своей жены больше не сможет жениться. Говорил, что потеря для него слишком мучительна. Поэтому я не бросила его, и мы продолжали жить с ним, как будто были женаты. Из-за этого мой отец, в общем, отрекся от меня. Называл меня шлюхой. Говорил, что никто не возьмет меня в жены, что я годна только на то, чтобы служить подстилкой пьяному Джону. Но я была счастлива вместе с Джоном и Энн. Мы жили как маленькая семья. – Она судорожно вздохнула. – Потом он начал приходить домой все позже и позже. Мы с Энн подолгу оставались одни. Почти все время. Джон пропадал либо на работе, либо в пабе, а я сидела дома, как его кроткая женушка. Я обманывала себя.
