Он едва осознавал волну шумного изумления, прокатившуюся по галерее, и угрожающее выражение лица Роджера, сидевшего рядом с судьями, и великолепные высокие потолки зала, и ряды полированных скамей, и чинно сидевших присяжных. С колотящимся в груди сердцем, он видел лишь бумаги в своей руке, и несчастное лицо Алисы среди других, сидевших за барьером заключенных со скованными цепями руками и ногами.
Лорд Бромли предоставил ему слово, и Роджер, едва не взорвавшись от гнева, протестующе встал, но закон тем не менее восторжествовал, и Ричард, обращаясь к Алисе, уверенно огласил мои свидетельства, не смущаясь тем, что его руки и голос дрожали. И затем он зачитал также признание Джона Фаулдса, хотя с ним ему пришлось разбираться гораздо дольше, в силу ужасного почерка трусливого пьяницы.
Присяжные удалились на совещание, и вымотавшемуся после стремительной и почти безостановочной восьмидесятимильной скачки Ричарду в пропитанной потом влажной одежде пришлось дожидаться их решения на галерее. Когда присяжные вернулись, он пытливо вглядывался в лицо каждого из них, заметив, что некоторые из этих господ так же пристально смотрели на него – сейчас-то он уже вспомнил, что встречался с ними раньше за карточным столом – и, не понимая значения их взглядов, он подумал, что умрет от мучительного ожидания. Когда же старшина присяжных произнес слова: «Не виновна», Ричард увидел, что стоявшая поблизости Алиса рухнула как подкошенная.
– А что произошло потом? Расскажи мне еще раз.
– По толпе зрителей прокатился грандиозный вздох облегчения. Я поблагодарил присяжных и потерял сознание.
Я рассмеялась и захлопала в ладоши. Опираясь на подушки, я сидела в чистой ночной рубашке на кровати, застланной белоснежным бельем, – все родильные постельные принадлежности, включая очередной матрас, видимо, сожгли. У меня на руках лежал малыш Ричард, и, хотя он был совсем маленьким, в моих глазах он выглядел идеально. На головке темнели тонкие, как пушок волосики, щечки напоминали спелые яблочки, а ротик – бутон розы. Когда я кормила его в первый раз, у меня появилось достаточно времени, чтобы тщательно рассмотреть все его прелестное тельце, тогда я вдруг заметила что-то странное на его ручке, и уже собиралась позвать няню, но передумала, поняв, что же это такое.
На сгибе его крошечного локотка темнела коричневая родинка, не больше ноготка его мизинчика, в форме лунного серпика. Он напоминал шрам, имевшийся у меня на том же месте, где Алиса выпускала из меня излишки крови. На следующее утро я проверила, не исчезла ли эта родинка, но она оказалась на прежнем месте, как и все его пальчики на ручках и ножках, и я, улыбнувшись собственным мыслям, аккуратно опустила маленький рукавчик.
– А потом?
Я прихлебывала теплое молоко, сдобренное целебными травами.
– В общем, нам пришлось дождаться всех остальных вердиктов, – добавил Ричард.
Он нерешительно потренькал погремушкой, которую купил много месяцев назад. Увы, не все новости были радостными.
Ричарду не удалось разобрать последнюю приписку Джона Фаулдса, накарябанную в тусклом свете пьяной трясущейся рукой и снимавшую также все обвинения с Кэтрин Невитт. К сожалению, эту бедную женщину, подругу Алисы и ее матери, признали виновной и казнили. Ричард поведал мне также, что после его выступления в защиту Алисы как раз начало заслушиваться дело Кэтрин, и Роджер стал просто одержимым, добиваясь признания состряпанных им обвинений. Он запугивал присяжных, потрясал кулаками и, брызжа слюной, вновь и вновь пытался убедить всех в том, что эта женщина, по прозвищу Канительщица, принявшая за свою жизнь так много родов и осчастливившая множество матерей, могла убить ребенка не иначе как по наущению дьявола.
И тогда Алиса не выдержала: по словам Ричарда, она зарыдала с таким надрывом, словно виновной признали ее саму. В итоге с нее сняли цепи, и она, ни разу не оглянувшись, покинула замок, но всю дорогу до Готорпа продолжая плакать, вцепившись в Ричарда с такой силой, что порвала его камзол. Ее освободили, но за эту свободу пришлось заплатить ужасную цену.
В тот же день повесили всех ведьм из Пендла, включая Элизабет Дивайс, ее дочь Элисон и ее сына Джеймса, и Дженнет осталась сиротой. Вместе с ними казнили еще семерых. Все они были гостями на праздничном обеде в Малкинг-тауэр. Удалось освободить только Алису. Одну из женщин признали виновной в менее тяжком преступлении и приговорили к позорному столбу на четыре рыночных дня и году тюремного заключения. Ее звали Маргарет Пирсон, именно ее служанка поведала, что видела выпрыгнувшую из огня жабу. Она не имела отношения к Малкинг-тауэр, поэтому Роджера мало волновала ее судьба, и он был не готов тратить силы, чтобы обеспечить ей смертный приговор.
Ричард также рассказал мне, что Бромли обратился к Алисе с напутственным словом, призывая ее отречься от дьявольских происков. Для нее это не составило труда, поскольку, именно покинув зал суда, она освободилась от них.
* * *
– Кое-кто хочет видеть вас, – через несколько дней сообщил мне Ричард, – Вы готовы принять здесь гостей?
– Кто же? – надежда расцвела в моей груди.
Ричард улыбнулся.
– Вам придется немного потерпеть, дорогая, скоро сами все узнаете.
Отцовство сделало его поистине счастливым; он обожал своего сына. Возможно, где-то уже родился еще один сын, или дочь, но я выбросила эту мысль из головы.
– Я хочу сама спуститься, – сказала я, – ведь я так долго не покидала своих покоев, что успела забыть, как выглядит наша гостиная. Ричард? – набравшись смелости, я окликнула его, и он остановился, уже взявшись за дверную ручку. – Простите, но мне придется купить вам новое ружье. – Он удивленно взглянул на меня. – Я взяла его с собой в ту ночь… в ту ночь, когда вернулась сюда. Но оно потерялось в лесу.
– Вы взяли с собой мой мушкет?
Он выглядел скорее изумленным, чем рассерженным.
– Да. Правда, я не собиралась стрелять из него… ведь я даже не знала, как его заряжать. Но это уже не важно. Кроме того, ружье все промокло, поэтому я в любом случае испортила его.
– Госпожа Шаттлворт, вы каждый день удивляете меня.
– Ричард… есть еще один вопрос… я уже давно хотела спросить вас.
Передав уснувшего малыша отцу, я осторожно выбралась из кровати и прошла к комоду в углу спальни.
Я вытащила оттуда письмо доктора, уже сильно помятое и потрепанное, как старая тряпка. Зажав его в руке, я посмотрела в окно на маячивший вдали Пендл-хилл. И наконец-то передала письмо Ричарду.
– Почему вы ничего не сказали мне об этом?
Он озадаченно нахмурился и взял его свободной рукой. Я смотрела, как он пробежал глазами текст, лицо его озарилось пониманием и опять нахмурилось.
– Откуда оно у вас?
– Мне уже давно отдал его Джеймс.
– Но вам незачем было видеть его.
– Неужели вы полагаете, что мне не хотелось бы знать о моей собственной судьбе…
