Пройдя еще метров сорок и отворив четыре двери, мы оказались в нужной комнате. Стас резко высвободил плечо из-под моей кисти, велел оставаться на месте, а сам обратно протопал к выходу.
Дверь за моей спиной негромко хлопнула.
– Ты можешь уже снять повязку, Никита, – прозвучал мужской голос. Его тембр был мягким, спокойным, уверенным и располагающим к себе с первых же нот, но не из-за этого мое сердце сразу сжалось, а потом забилось как бешеное. В его голосе я уловил нечто родное, знакомое, давно забытое. Когда-то заживо похороненное в глубинах моего мозга, оно не умерло, оно дожидалось своего часа и вот, наконец, дождалось. Боясь разочароваться в неверности выводов, я медленно стянул повязку. – Ну, здравствуй, сынок. Здравствуй, Никитушка.
Я не разочаровался. Ничто не смогло помешать мне узнать этого человека. Ни ушедшие годы, добавившие седин и мужественности, ни искусственный глаз и изуродованная правая половина лица, испещренная шрамами и пятнами после ожогов, ни длинный чуб, безуспешно прикрывающий увечье. Это тот самый человек, которого я видел четырнадцать лет назад в родительском доме, правда, под гипнозом и только один раз. Хотя теперь, когда я услышал его голос и увидел вживую, у меня появилось чувство, что наш дом он посещал неоднократно.
Он тот самый человек, которого я уже три месяца считал мертвым и похороненным на Медведковском кладбище. Кирилл тогда быстро навел о нем справки. Оказалось, что он, его молодая жена и семилетняя дочь по трагической случайности погибли в автокатастрофе. Якобы не справившись с управлением, он съехал в кювет. Машина несколько раз перевернулась, а затем взорвалась. Все произошло за городом в каком-то захолустье, без единого свидетеля. А теперь, сидя на краю письменного стола, сложив руки на груди и пытаясь улыбаться, на меня смотрел он, тот самый «мертвец», легендарный журналист, поборник прав потрошинцев и хороший друг моего отца – Максим Громов.
Я что, сплю? Или снова нахожусь в гипнотическом трансе? Да не похоже, вроде как реально все. Но если и нет, то мне все равно нравится происходящее, и я не прочь поучаствовать. Я не хочу просыпаться. Я еще не готов к пробуждению.
В комнате нас было только двое. Понятия не имею, куда подевался Полковник со своей драгоценной девчушкой, по каким таким важным делам умчался водитель-ас и чем вообще занимаются все остальные сотрудники, включая сексуально озабоченных, и, честно признаться, мне было абсолютно на это наплевать. Сейчас меня интересовали вопросы куда более актуальные.
– Вы же… Максим Громов, верно?
– Молодец, узнал.
– Но как?.. Вы здесь, вы живы… еще и руководите этим наивным сбродом.
– Поверь, когда я узнал, что сын моего погибшего друга жив, у меня случился не меньший шок. Вот уж поистине пути господни неисповедимы. Ты прошел через ад, но остался человеком и взял от отца только самое лучшее. Будь уверен, он бы тобой гордился. Ты стал настоящим мужчиной, Никита. А твое вступление в наши ряды я, без сомнения, считаю знаком свыше, переломным моментом в борьбе, предзнаменованием нашей будущей победы.
Теперь я понял, откуда берутся все те пафосные изречения молотовских адептов, но если прежде они меня забавляли, то сейчас уже как-то не очень. Из уст лидера хотелось слышать дельные и не лишенные здравого смысла высказывания. Но кого здесь волнуют хотения желторотого салаги?
Я осмотрелся. Как для апартаментов шефа все выглядело довольно скромно, безвкусно и тоскливо. На окрашенном в бледно-желтый цвет потолке висели два шарообразных плафона. Один из них не светил и размещался ближе к двери, второй – к стене напротив, и он светил, но все равно тускловато.
Стена напротив почему-то была такого же цвета, как и потолок. На ней крепился прямоугольный стенд с фотографиями, газетными вырезками и самоклеющимися бумажками для заметок, исписанными вдоль и поперек маркерами разных цветов. Стенд занимал большую часть стены, не доставая длинными краями до потолка и пола около полуметра. Между ним и громоздким письменным столом темно-коричневого цвета стояло офисное кресло, обтянутое черной кожей.
Стена с левой стороны подпиралась алюминиевым полочным стеллажом, заставленным в два ряда книгами, а с правой – стареньким диваном, компенсирующим свой облезлый вид внушительными размерами. Над ним висели три фотографии в деревянных рамках под стеклом, и на каждой из них Громов был запечатлен со своей женой и дочерью. Они прижимались друг к другу, искренне улыбались, казались счастливыми и жизнерадостными.
– Я хочу знать все.
– И ты узнаешь, Никита. Все узнаешь.
– Для начала расскажите о себе.
– О себе?
– Да. Возможно, это не совсем корректный вопрос, и вам, наверное, тяжело об этом вспоминать, но та автокатастрофа… – Я машинально посмотрел на изуродованную часть лица. – Она ведь не была случайностью?
– Не была.
– И вы единственный, кто тогда выжил?
– Не знаю.
– Как это?
Демонстрируя ладонь, Громов повел рукой в сторону дивана. Я присел.
– То, во что мне предстоит тебя посвятить, выходит далеко за грани понимания обыкновенного обывателя. Коими и мы когда-то являлись. Людям изо дня в день вешают лапшу на уши, где бы они ни находились и чем бы ни занимались, но тотальное оболванивание ведется не только с помощью средств массовой информации, как считают некоторые. Нет, нужно смотреть шире и копать глубже. Намного глубже. Намного.
Задержав взгляд на одной из семейных фотографий, он произнес что-то невнятное, а потом и вовсе замолчал, предавшись размышлениям.
– Это все понятно, но…
– Чему на самом деле учат в школах и в вузах? Кого они лепят из наших детей? А кого вылепили из нас? И чему могут научить такие родители, которые сами всю свою сознательную жизнь, начиная с яслей, поддавались промывке мозгов? Вот над чем стоит задуматься в первую очередь. Вот куда надо смотреть и где надо копать.
– Вы против нашего образования?
– Нашего, вашего – какая разница? Кругом все едино. Да и дело не в образовании как таковом.
– Ладно, я догадываюсь, куда вы клоните, но какое это имеет…
– Вряд ли. Если у тебя и есть какое-то представление, то очень размытое и частично кем-то навязанное.
– Вы босс, вам виднее, – раздраженно пробурчал я.
– В твоем незнании нет ничего зазорного. Я был таким же. Все выстроено так, чтобы превратить нас в бездумных подконтрольных роботов и скрыть истину.
Перегнувшись через стол, он дотянулся пальцами до спинки кресла. Колесики не подвели. От легкого надавливания, кресло сдвинулось с места, обогнуло стол и остановилось в полуметре от моих коленей. Вразвалочку проследовав к нему, Громов наступил мне на ногу. Я тихо прокряхтел и отодвинулся ближе к спинке дивана, а он виновато улыбнулся, пожал плечами и, опираясь руками о подлокотники, медленно погрузил свое тело в кресло, производя своеобразные звуки.
