– Это будет не в нынешнем ноябре, а в следующем. Или еще через год.
– Если я уйду, то навсегда.
– Никогда не знаешь наверняка. Вот я, например. – Сэмюэл провел пальцем по краю своей шляпы, идеальному черному кругу. – Я был так уверен, что ухожу от тебя навсегда… а оказалось, я все время просто шел туда, откуда начал. – Он сжал ее руку. – Ты подумаешь об этом?
– Да, – ответила Кэти. – Подумаю.
Вскоре после полуночи Элли бесшумно прокралась в спальню. Кэти спала на своей половине, полоса лунного света распиливала ее надвое, как ассистентку фокусника. Элли тихо сняла с кровати одеяло и на цыпочках пошла к двери.
– Что ты делаешь?
Она повернула лицо к Кэти:
– Посплю на диване.
Кэти села в кровати, одеяло соскользнуло с нее.
– Не стоит этого делать.
– Знаю.
– Это плохо для ребенка.
У Элли напряглась шея.
– Не смей говорить мне, что плохо для моего ребенка! – отрезала она. – Ты не имеешь права.
Повернувшись, она стала спускаться по лестнице, как щит, прижимая к груди постельные принадлежности, будто не поздно еще было защищать ее сердце.
Элли стояла в кабинете судьи, обозревая тома юридической литературы, деревянные панели, толстый ковер на полу – все, кроме самой судьи Ледбеттер, которая просматривала отказ, только что ей врученный.
– Мисс Хэтэуэй, – помедлив, сказала она. – Что происходит?
– Моя клиентка настаивает на том, чтобы выступить с показаниями, хотя я советовала ей этого не делать.
Судья пристально вглядывалась в Элли, словно по ее смущенному виду могла разгадать то, что произошло накануне.
– Существует ли особая причина, по которой вы отсоветовали ей давать показания?
– Полагаю, это скоро прояснится, – ответила Элли.
Джордж, явно довольный, распрямил плечи.
– Тогда ладно, – со вздохом сказала судья. – Давайте с этим заканчивать.
Нельзя вырасти среди амишей, не зная, что людские взгляды вещественны, что иногда ощущаешь их, как дыхание у плеча, а в другой раз – как протыкающее тебя копье. Но обычно на Кэти смотрел кто-то один – турист, вытягивающий шею, чтобы получше ее разглядеть, моргающий ребенок, глядящий на нее снизу вверх в магазине. Сидя на свидетельском месте, Кэти чувствовала себя парализованной под сверлящими ее взглядами. Сотня людей одновременно глазела на нее. А почему бы и не глазеть? Не каждый день человек из «простых» признается в убийстве.
Она вытерла о фартук влажные ладони, ожидая, когда Элли начнет задавать вопросы. Она надеялась, что к этому моменту Элли будет воспринимать все более спокойно. Возможно, Кэти даже сумеет представить себе, что они вдвоем беседуют на берегу пруда. Однако утром Элли почти не разговаривала с ней. Ее тошнило в ванной комнате, потом она выпила чашку ромашкового чая и, даже не взглянув на Кэти, сказала, что пора ехать. Нет, сегодня Элли не сделает ей никаких поблажек.
Элли застегнула пиджак и встала.
– Кэти, – тихо начала она, – ты знаешь, почему ты сегодня здесь?
Кэти заморгала. Вопрос адвоката был произнесен ласковым голосом, полным симпатии. С облегчением вздохнув, она попыталась улыбнуться, но потом заглянула в глаза Элли. В них было то же суровое, сердитое выражение, что и накануне. Это сопереживание было частью спектакля. Элли лишь пыталась добиться ее оправдания.
– Люди думают, что я убила своего ребенка, – тяжело вздохнула Кэти.
– Какие чувства это вызывает в тебе?
Она вновь представила себе крошечное тельце, скользкое от ее крови, лежавшее у нее между ног.
– Ужасные, – прошептала она.
– Ты ведь знаешь, что против тебя выдвинуты веские свидетельства.
Бросив взгляд на присяжных, Кэти кивнула:
– Я пыталась выполнять то, что мне говорили. Но не уверена, что все понимаю.
– Что ты не понимаешь?
– То, как поступаете вы, англичане, очень отличается от того, к чему привыкла я.
– В каком смысле?
Она с минуту обдумывала вопрос. Признание – это то же самое, или она не сидела бы здесь сейчас. Однако англичане судят человека, считая своим оправданием то, что они изгоняют его. Амиши судят человека, чтобы потом принять его назад.
– Если в моем мире кого-то обвиняют в грехе, это не значит, что другие люди могут возложить на него вину. Это значит, что этот человек может загладить свою вину и двигаться дальше.
– Ты согрешила, когда зачала ребенка?
Кэти инстинктивно приняла смиренный вид:
– Да.
– Почему?
– Я не была замужем.
– Ты любила этого мужчину?
Из-под полуопущенных ресниц Кэти выискивала взглядом на галерее Адама. Он сидел на краю скамьи с опущенной головой, словно это было и его признание.
– Очень, – пробормотала Кэти.
– Твоя община обвинила тебя в грехе?
– Да. Ко мне пришли дьякон и епископ и попросили исповедаться на коленях в церкви.
– Что произошло после того, как ты исповедалась в зачатии ребенка вне брака?
– Меня на время подвергли порицанию, чтобы я поразмыслила о содеянном. По прошествии шести недель я вернулась, пообещав быть с Церковью. – Она улыбнулась. – Меня приняли обратно.
– Кэти, дьякон и священник просили тебя признаться в убийстве ребенка?
– Нет.
– Почему нет?
Кэти сложила руки на коленях:
– Такое обвинение не было выдвинуто против меня.
– Значит, люди в твоей общине не считали тебя виновной в грехе убийства? – (Кэти пожала плечами.) – Мне нужен ответ на словах, – сказала Элли.
– Нет, не считали.
Элли подошла к столу адвоката, стуча каблуками по паркетному полу:
– Кэти, ты помнишь, что произошло в ту ночь, когда ты родила?
– Обрывки воспоминаний. Каждый раз вспоминаю какой-то кусочек.
– Почему так получается?
– Доктор Купер говорит, это потому, что мой рассудок не может так скоро воспринять чересчур много. – Она кусала губы. – Я как будто отключилась после того, как это произошло.
– Что произошло?
– Родился ребенок.
Элли кивнула:
– Мы уже выслушали показания разных людей, но, полагаю, присяжные захотят услышать твой рассказ о той ночи. Ты знала, что беременна?
Кэти вдруг почувствовала, что мысленно уносится назад, и даже ощутила под ладонями небольшое твердое вздутие в животе.
