Куп улыбнулся ей. Мы втроем уединились на берегу ручья, подальше от дома. Куп извлек из кармана магнитофон, но я быстро поймала его взгляд и покачала головой. Тогда он без возражений достал свой блокнот.
– Кэти, для начала скажу, что все, сказанное тобой, останется между нами. Я здесь не для того, чтобы судачить на твой счет. Просто я хочу помочь тебе разобраться с некоторыми из чувств, которые ты, наверное, испытываешь.
Кэти посмотрела на меня, потом снова на Купа. Он улыбнулся:
– Ну так как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – сдержанно произнесла она. – Вполне хорошо, и мне необязательно с вами беседовать.
– Я понимаю, почему ты так говоришь, – дружелюбно откликнулся Куп. – Так говорят многие люди, никогда не общавшиеся с психиатром. А потом они постигают, что иногда проще разговаривать о личном с незнакомым человеком, чем с членом семьи.
Я знала, что Куп замечает те же моменты, что и я: как спина Кэти стала чуть менее напряженной, как разжались ее руки на коленях. Пока над ней лился его голос и он смотрел ей прямо в глаза, я думала, что едва ли кто-нибудь смог бы утаить от него свои секреты. В Купе была благожелательность, естественное очарование, сразу заставлявшие вас почувствовать, будто между вами существует тесная связь.
И признаться, у меня была с ним такая связь.
Вновь переключив внимание на свою клиентку, я выслушала вопрос Купа.
– Можешь рассказать о своих отношениях с родителями?
Кэти взглянула на меня с непонимающим видом. Совершенно обычный вопрос из клинического интервью амишской девушке показался глупым.
– Они мои родители, – с запинкой произнесла она.
– Много времени ты с ними проводишь?
– Да, в поле или на кухне, за столом и во время молитвы. – Она прищурилась, глядя на Купа. – Я с ними все время.
– Ты близка с матерью?
– Я – все, что у нее есть, – кивнула Кэти.
– У тебя когда-нибудь бывали припадки, Кэти, или травмы головы?
– Нет.
– А как насчет сильных болей в животе?
– Один раз. – Кэти улыбнулась. – После того как я поспорила с братом и съела на спор десять незрелых яблок.
– Но недавно такого не было? – (Она покачала головой.) – А у тебя бывает, что куда-то исчезают большие отрезки времени… и ты вдруг понимаешь, что прошло несколько часов, а ты не помнишь, где ты была и что делала? – (Кэти почему-то покраснела и сказала «нет».) – У тебя когда-нибудь бывали галлюцинации, когда ты видишь то, чего на самом деле нет?
– Иногда я вижу свою сестру…
– Которая умерла, – вмешалась я.
– Она утонула в пруду, – объяснила Кэти. – Когда я там бываю, она тоже приходит.
Куп и глазом не моргнул, как будто видеть призраков – обычное дело.
– Она с тобой разговаривает? Велит тебе что-то сделать?
– Нет. Просто катается на коньках.
– Ты беспокоишься, когда видишь ее?
– О-о, нет.
– Ты когда-нибудь сильно болела? Тебе приходилось ложиться в больницу?
– Нет. Только в этот последний раз.
– Давай поговорим об этом, – сказал Куп. – Ты знаешь, почему тебя госпитализировали?
Щеки Кэти запылали, и она опустила глаза:
– Это была женская проблема.
– Врачи сказали, что у тебя родился ребенок.
– Они ошиблись, – ответила Кэти. – Этого не было.
Куп пропустил ее слова мимо ушей:
– Сколько лет тебе было, когда у тебя начались менструации?
– Двенадцать.
– Твоя мама объяснила тебе, что происходит?
– Ну, немного. Но я сама знала. Видела животных и все такое.
– Вы с родителями говорите о сексе?
Возмущенная Кэти вытаращила глаза:
– Конечно нет! Это неправильно, пока девушка не выйдет замуж.
– Кто говорит, что это неправильно?
– Господь, – кратко ответила она. – Церковь. Мои родители.
– Твои родители огорчились бы, узнай они, что ты ведешь половую жизнь?
– Но этого нет.
– Понимаю. Но если бы было, что, по-твоему, случилось бы?
– Они бы очень расстроились, – тихо ответила Кэти. – И меня подвергли бы порицанию.
– Что это значит?
– Когда нарушаешь правило и епископ узнает об этом. Надо исповедаться, а потом тебя ненадолго отлучают от Церкви. – Она перешла на шепот. – Тебя изолируют, вот и все.
Впервые я заметила это в глазах Кэти – боязнь позора стать изгоем в общине, где так высоко ценилась одинаковость.
– Если бы ты оказалась в беде, Кэти, обратилась бы ты за помощью к матери или отцу?
– Я бы помолилась, – ответила она. – И что бы ни случилось, на все воля Божья.
– Ты когда-нибудь пила алкоголь или принимала наркотики?
К моему великому изумлению, Кэти кивнула:
– Однажды в нашей тусовке я выпила два пива и мятного шнапса.
– Вашей тусовке?
– Это молодые люди, мои друзья. Мы называем себя «Искорки». Большинство ребят из «простых» моего возраста вступают в эту тусовку, когда становятся румспринга.
– Румспринга?
– Подростками. Когда нам по четырнадцать-пятнадцать.
Куп взглянул на меня, но я лишь подняла брови. Я сама впервые об этом услышала.
– Ну так что заставило тебя присоединиться к «Искоркам»?
– Это было как раз для меня. Без фанатизма, но весело. У нас есть несколько парней, которые покупают пиво в Терки-Хилл и за полночь гоняются на багги по шоссе 340, но бо́льшая часть бешеных парней вступают либо в «Дробовики», либо в «Счастливые Джеки» – те имеют наркотики на продажу, ездят на виду у всех и становятся Sod – мирскими людьми. Мы собираемся воскресными вечерами и в основном поем гимны. Но иногда, – робко призналась она, – занимаемся кое-чем другим.
– Например?
– Выпиваем. Танцуем под музыку. Ну, я тоже это делала, но теперь ухожу после пения, когда все начинают немного беситься.
– Почему уходишь?
Кэти сжала руки в кулаки:
– Теперь я крещеная.
У Купа взлетели брови.
– Тебя разве не крестили в детстве?
– Нет, нас крестят, когда мы подрастаем. Меня крестили в прошлом году. Мы делаем свой выбор: предстаем перед Господом и соглашаемся жить по «Орднунгу» – это правила, о которых я говорила.
– Когда ты посещала эти песнопения, выпивала и плясала, родители знали об этом?
