Мэри закрыла глаза и приложила ко лбу холодную бутылку рутбира.
– По-моему, это самое жаркое лето из всех, – сказала она.
– Нет, – улыбнулась Кэти. – Просто выбрасываешь из головы то, что было давно, вот и все.
– Но все же ужасно жарко. – Мэри положила бутылку и помахала юбкой над босыми ступнями, не зная, что еще сказать.
– Мэри, неужели наши дела так плохи, что мы в состоянии говорить только о погоде? – тихо спросила Кэти. – Почему ты не спросишь меня о том, о чем хочешь спросить?
Мэри опустила глаза вниз:
– Ужасно быть в опале?
– Не так уж плохо, – пожала плечами Кэти. – За обеденным столом трудновато, но со мной Элли, и мама старается облегчить мне жизнь.
– А папа?
– Папа не очень-то старается, – призналась она. – Но такой уж он. – Кэти взяла подругу за руку. – Через шесть недель все вернется в привычное русло.
Почему-то после этих слов Мэри погрустнела еще больше:
– Даже не знаю, Кэти…
– Ну конечно знаешь. Я все исправила. Даже если епископ Эфрам попросит меня спуститься во время причастия, опала для меня уже окончится.
– Я не это имела в виду, – промямлила Мэри. – Я о том, как могут поступить другие.
Кэти медленно повернулась:
– Если они не могут простить мой грех, им не стоит быть моими друзьями.
– Для некоторых трудно притворяться, будто ничего не случилось.
– Это был бы добрый христианский поступок, – сказала Кэти.
– Да, но трудно быть христианином, если это твоя девушка, – тихо отозвалась Мэри, теребя завязки своего каппа. – Кэти, мне кажется… Сэмюэл станет встречаться с другой девушкой.
Кэти почувствовала, что задыхается:
– Кто тебе это сказал?
Мэри не ответила, но яркий румянец на щеках подруги, явная неловкость, с которой та говорила о сокровенном желании ухажера, заставили Кэти понять, что́ именно произошло.
– Мэри Эш, – прошептала она, – ты не посмела бы…
– Я не хотела этого. И оттолкнула его, когда он пытался поцеловать меня!
Кэти поднялась на ноги, дрожа от гнева:
– Какая же ты после этого подруга!
– Хорошая подруга, Кэти. Я пришла сюда, чтобы ты не услышала этого от кого-нибудь другого.
– Лучше бы не приходила!
Мэри медленно и печально кивнула. Потом вынула носки из роликовых коньков и надела ролики на ноги. Не оглядываясь назад, она плавно заскользила по подъездной дорожке.
Кэти плотно прижала локти к бокам. Ей казалось, одно движение – и она распадется на тысячу осколков. Она слышала, как открывается и захлопывается дверь-ширма, но продолжала, не отрываясь, смотреть в поле, где работали Сэмюэл с ее отцом.
– Я все слышала, – сказала Элли, дотронувшись сзади до плеча Кэти. – Мне жаль…
Кэти старалась держать глаза широко открытыми, чтобы не дать вылиться слезам. Но потом обернулась и бросилась в объятия Элли.
– Я не думала, что так получится! – рыдала она. – Этого не должно было случиться.
– Ш-ш-ш, я знаю.
– Не знаешь, – всхлипывала Кэти.
Прохладная ладонь Элли легла на затылок девушки.
– Ты будешь удивлена.
Кэти отчаянно хотела понравиться доктору Полаччи. Элли сказала, что психиатру заплатили кучу денег за визит к ним на ферму. Кэти знала: Элли считает что все сказанное доктором Полаччи очень пригодится, когда дело дойдет до суда. Она знала также, что с того момента, как она рассказала доктору Куперу о своей беременности, он и Элли держались друг с другом очень холодно, и Кэти подумала, что это как-то связано.
У психиатра были сальные черные волосы, круглое лицо и большое пухлое тело. Кэти нервно улыбнулась доктору Полаччи. Они сидели в гостиной одни. Элли настаивала на том, чтобы остаться, но психиатр сказала, что ее присутствие нежелательно.
– Она мне доверяет, – настаивала Элли.
– Вы просто человек, с которым она откровенничает, – отозвалась психиатр.
Они разговаривали в присутствии Кэти, словно она какая-то дурочка или домашняя собака, словно у нее нет собственного мнения о том, что с ней происходит. В конце концов Элли вышла. Доктор Полаччи дала понять, что ее цель – помочь Кэти оправдаться. Она просила Кэти рассказать правду, если та не хочет сесть в тюрьму. Что ж, в этом доктор Полаччи была права. Итак, на протяжении последнего часа Кэти рассказывала психиатру все то, что говорила доктору Куперу. Она очень осторожно подбирала слова, стараясь вспоминать более точно. Ей хотелось, чтобы доктор Полаччи пошла к Элли и сказала ей: «Кэти не сумасшедшая. Пусть судья отпустит ее».
– Кэти, – привлекая внимание девушки, начала доктор Полаччи, – о чем ты думала, когда пошла спать?
– Лишь о том, что мне нездоровится. И мне хотелось заснуть, чтобы проснуться здоровой.
Психиатр пометила что-то в своем блокноте:
– Что случилось потом?
Она уже ждала того момента, когда незаметные вспышки света, мелькавшие в ее сознании последние несколько дней, подобно стайке скворцов, сорвутся с ее уст. Кэти вновь ощутила почти как наяву режущую боль, как ножом пронзившую ее от поясницы до живота с таким острым нажимом, что у нее перехватило дыхание и она согнулась пополам.
– Мне было больно, – прошептала она. – Я проснулась из-за сильных схваток.
Доктор Полаччи нахмурилась:
– Доктор Купер сказал мне, что ты не смогла вспомнить родовые муки и рождение ребенка.
– Не смогла, – призналась Кэти. – Первое, из-за чего я подумала, что беременна, я рассказала доктору Куперу, как пыталась наклониться и почувствовала, что внутри мне что-то мешает. И с того момента я стала вспоминать всякое.
– Например?
– Например, что свет в коровнике был уже включен, хотя время дойки еще не подошло. – Она поежилась. – И как я все время пыталась удержать его внутри, но не смогла.
– Ты поняла, что рожаешь?
– Не знаю. Я ужасно испугалась, потому что было так больно. Просто я знала, что нельзя шуметь, что, если я закричу или запла́чу, кто-нибудь услышит.
– У тебя отошли воды?
– Не сразу, как у моей кузины Фриды, когда она родила малыша Джошуа прямо во время обеда по случаю постройки коровника. Женщины, сидевшие на скамье по обе стороны от нее, промокли. У меня вытекало понемногу каждый раз, как я садилась в постели.
– А кровь была?
– Немного, на внутренней стороне бедер. Вот почему я вышла во двор – не хотела испачкать простыни.
– Почему?
– Потому что, хотя я стираю их, но мама снимает белье с кроватей. И я не хотела, чтобы она узнала, что происходит.
