Он не говорил ей, что любит ее, но это не имело значения. То, как он обращался с ней, было истинным мерилом его любви. Слова ничего не значили. Адам скажет ей, когда все кончится, когда это не опошлит происходящее между ними.
Потом он сбросил свою одежду. Глядя на них, нельзя было сказать, что один из «простых», а другой – нет. Это была последняя сознательная мысль Кэти, и Адам навалился на нее всем телом, жар которого лишил ее дара речи и прогнал все страхи.
Раздвинув ей ноги, он налег на нее и согнул ей ногу в колене, и ее тело стало для него своего рода колыбелью. Потом он с серьезным выражением взглянул на нее сверху вниз.
– Мы можем остановиться, – прошептал он. – Прямо сейчас, если хочешь.
Кэти сглотнула:
– Ты хочешь остановиться?
– Не больше, чем быть четвертованным.
Она приподняла бедра, почувствовав, как он с усилием входит в нее, и от боли у нее потемнело в глазах. Она подумала об автотуристах, которые останавливаются под дорожным указателем примерно в пяти милях отсюда на восток, на котором значится: «ИНТЕРКОРС»
[13], и как они хихикают, указывая вверх, а один из них фотографирует. Она почувствовала, как ее плоть поддается под натиском плоти Адама, испытывая самое сладкое на свете подчинение. А потом Адам просунул руку между их телами и прикоснулся к ней.
– Давай со мной, – прошептал он.
Кэти подумала, Адам говорит про завтрашний день, когда он уедет в Шотландию. Подумала, что он навсегда останется с ней. Но в следующий момент она ощутила, как ее тело раскручивается сильнее и сильнее, словно рассеиваясь в виде ярких белых семян молочая. Она перевела дух, и на них, как благословение, упали еще несколько листьев. Адам лежал рядом с ней, улыбаясь и поглаживая ее по бедру.
– Ты в порядке?
Кэти кивнула. Если она заговорит, то скажет ему правду: она совсем не в порядке, а ощущает страшную пустоту, теперь, когда знает, каково это – быть наполненной.
Он завернул ее в шаль, и от этого она ощутила себя больной.
– Нет. – Кэти оттолкнула его руки, отстраняясь от тонкой шерсти. – Не надо.
Почувствовав изменение в ее настроении, Адам привлек ее к себе.
– Послушай, – твердо произнес он, – мы не сделали ничего дурного.
Но Кэти знала, что это грех, знала с того самого момента, когда приняла решение лечь с Адамом. Однако ее проступок состоял не в том, что она занималась любовью вне брака. Дело было в том, что впервые в жизни Кэти поставила себя на первое место, поставила свои желания выше всех и вся.
– Кэти, – отрывисто произнес Адам, – поговори со мной.
Но она хотела, чтобы говорил он. Хотела, чтобы он увез ее далеко отсюда, и снова обнимал ее, и говорил ей о том, что два их мира можно соединить взглядом, прикосновением. Она хотела, чтобы он сказал, что она принадлежит ему, а он принадлежит ей и что по большому счету это самое главное.
Ей хотелось сказать ему, что, когда любишь кого-то так сильно и так страстно, можно делать, как тебе раньше казалось, дурное.
Адам молчал, пристально вглядываясь в ее лицо. Кэти чувствовала, как его жар, их жар сочится между ее бедрами. Они не поедут вместе в Шотландию. Они никуда не поедут. Она потянулась за шалью и накинула ее себе на плечи, завязав узлом пониже того места, где билось ее бедное сердце.
– Мне кажется, – тихо сказала она, – тебе лучше уйти.
Кэти становилось все труднее уснуть. В эти размытые моменты перед погружением в сон она вдруг услышит хруст сена под бедрами, или почует страх, или увидит отблески луны на натянутой коже своего живота. Она вспомнит о том, что рассказывала доктору Полаччи и доктору Риордану, и ей станет не по себе. А потом она повернется на бок и увидит спящую Элли, и ей станет еще тошнее.
Она не ожидала, что полюбит Элли. Поначалу Кэти бесилась оттого, что ей навязали надсмотрщицу, не доверявшую ей. Для Кэти это была неудобная ситуация, но для Элли – тем более. Чужой дом с незнакомыми людьми, и, как не один раз в приступе гнева высказывалась Элли, не она придумала эту ситуацию.
«Что ж, и моей вины здесь нет», – размышляла Кэти. И все же она видела того ребенка, завернутого в лошадиную попону. Она смотрела, как гроб с ним опускают в землю. Кто-то был в этом виноват.
Кэти не убивала ребенка, она знала это так же хорошо, как то, что утром взойдет солнце. Но тогда кто же убил?
Однажды ей попался бездомный человек, укрывавшийся в сарае для сушки табака на ферме Исайи Кинга. Но окажись даже этот бродяга в ту ночь в их коровнике, у него не было причины забрать ребенка из рук Кэти, убить и спрятать его. Если только он не был чокнутым, какой пыталась представить ее Элли.
Кэти знала, что почувствовала бы, будь кто-то в ту ночь в коровнике. И даже если нет, почуяли бы животные. Наггет заржал бы, выпрашивая угощение, как он делал всегда, когда кто-нибудь заходил. Замычали бы коровы в ожидании дойки. Из обрывков ее воспоминаний можно было понять, что там было тихо.
А это означало, что кто-то проскользнул туда вслед за ней.
Она ломала голову над тем, что бы такое преподнести Элли на блюдечке с голубой каемочкой – какое-нибудь веское доказательство, которое все прояснило бы. Но кому могло понадобиться встать среди ночи?
Ее отцу. Сама мысль об этом смутила Кэти. Папа иногда спускался в коровник взглянуть на коров, которые должны были отелиться. Но он бывал там, чтобы дать жизнь, а не отнять ее. Найди он Кэти, лежащую с новорожденным, он был бы шокирован, даже взбешен. Но для него правосудие вершила Церковь, а не собственные руки.
Сэмюэл. Если бы он рано пришел на дойку, то мог бы обнаружить ее в коровнике с новорожденным. Само собой разумеется, у него были бы все основания огорчиться. Мог бы он сгоряча навредить ребенку? Невозможно, подумала Кэти, только не Сэмюэл. Сэмюэл не делает поспешных выводов, он думает медленно. И он слишком честен, чтобы солгать полиции. Вдруг Кэти просияла, вспомнив про другое алиби для Сэмюэла: он всегда таскал с собой Леви. И у него просто не хватило бы времени совершить преступление, пока он находился в коровнике один.
Значит, не оставалось никого – никого, кроме самой Кэти. И вот в самую глухую ночную пору она завернулась в лоскутное одеяло, спрашивая себя, а не правы ли, в конце концов, доктор Полаччи и Элли. Если не помнишь какого-то события потому, что оно никогда не происходило? Или потому, что хочешь, чтобы его не было?
Кэти потерла виски. Она погружалась в сон, убаюканная воспоминаниями о высоком тонком крике ребенка.
