— Прости, Господи, и защити, — шептала теперь Вероника в подушку. — Не ведали, что творим!
В церковь они ходить не привыкли, молиться не научились, да и полагались всегда только на себя. Встреча в Москве со Стасом Киселевым казалась им чудом, ниспосланным судьбой, которая сжалилась над несчастными сиротами. Они обе втайне влюбились в своего спасителя, но не смели показывать этого. Разве они ему пара? Он вон какой… красивый, образованный, удачливый, всего тридцать один год, а уже банком заведует.
Вероника вспомнила слова, которые любила повторять их воспитательница: «Смешно вам? Смейтесь, смейтесь! Как бы потом плакать-то не пришлось!» Не слушались они воспитательницу… вот и расплата.
Здесь, в Москве, отношения девушек уже не были такими же чистыми и искренними, как в Шахтах. Из-за Стаса. Конечно, они ревновали его одна к другой, скрывали это и страдали.
После посещения «Молоха» по их жизни словно кто-то черту провел — разделил на «до» и «после». Веронике казалось, она все еще ощущает запах тех роз, которые протянул им человек с накрашенным лицом. Как ужасно, зло блеснули его глаза, налитые кровью! С тех пор сон у Вероники пропал, а в сердце поселился липкий, тягучий страх, он опутывал ее изнутри, связывал, душил, не давал шагу ступить. В горле появился комок, в висках стучало, давление прыгало, ноги дрожали, а желудок отказывался принимать пищу. Через неделю Вероника заметила, что брюки и юбка стали в поясе чуть свободнее. Потом случилась беда… которая отобрала у нее Маринку, сестренку.
По ночам Грушина лежала при свете и смотрела в потолок. Читать не могла, снотворные таблетки, купленные для нее Стасом, оказывали действие только к утру. Днем голова гудела, словно треснутый колокол, надоедливые острые молоточки били в висках, не переставая. С работы Вероника ушла, потому что была не в состоянии даже как следует предложить покупателю товар, посчитать деньги, — в каждом виделся посланник смерти. Вот сейчас… выхватит из кармана пистолет или нож… выстрелит, ударит… исполосует лицо бритвой. Кто ему помешает? «Алую маску» уже сколько времени ищут, и все без толку.
Почему Вероника представляла свою смерть именно такой? Наверное, играло воображение, наполненное ужасными образами: об «Алой маске» сплетничали и продавцы, и покупатели, и пассажиры в транспорте, и все вокруг. Добавляли, конечно, от себя много жутких подробностей, дабы нагнать на слушателя побольше страху. А Грушина и так вздрагивала от каждого шороха.
Она перестала выходить из комнаты. Продукты привозил Стас или приносила соседка по общежитию, Веронике хватало, потому что аппетит пропал. Свет раздражал глаза, болевшие то ли от недосыпания, то ли от слез, и она закрывала окно плотными темными шторами, сидела в полумраке, как летучая мышь.
Разговор с сыщиком разбередил душу. «Не найдет он Маринку… зря старается, — думала Вероника. — Пропала она навсегда, сгинула».
Сегодняшний день был похож на вчерашний как две капли воды. Тяжелая бессонная ночь, изнурительная тревога, тоскливое утро… Вероника ходила из угла в угол, в той же одежде, что ложилась спать: в теплом спортивном костюме. Из-за морозов в общежитии стало холодно, батареи едва грели, а электрокамин Вероника не включала, экономила деньги. Стас обещал помочь, если она вскорости не найдет другую работу, но было неловко злоупотреблять его щедростью. В общем, она могла вернуться на рынок: прежний хозяин взял бы обратно.
— Наверное, так я и сделаю, — шептала Грушина, вспоминая, как они с Маринкой сидели, обнявшись, за накрытым на двоих новогодним столом, на фоне елки, наряженной в подаренные Стасом игрушки. Совсем недавно встречали вместе праздник, пили шампанское, загадывали желания! Казалось, впереди их ждет что-то хорошее… а получилось наоборот.
— В тепличное хозяйство одна не пойду, — говорила Вероника, мысленно обращаясь к подруге. — Мы ведь вдвоем собирались. Не получилось!
В дверь кто-то тихонько поскребся, наверное, женщина из соседней комнаты принесла хлеб и молоко. Ох и некстати!
— Поговорить нам с тобой не дадут, сестренка! — грустно прошептала Вероника и пошла открывать.
Раньше, будучи дома, они с Мариной дверь не запирали, только на ночь. Теперь все по-другому.
— Кто? — спросила Грушина, взявшись за ручку замка.
— Я…
Веронику будто ледяной волной окатило, по коже побежали мурашки.
— Ты, Маринка?
— Я…
— Господи! Господи… Да где ж ты пропадала-то? Или я сплю, а ты во сне ко мне пришла… утешить?
Бессвязно бормоча, Вероника дрожащими руками пыталась открыть замок. Он не поддавался. Наконец дверь открылась… на пороге стояла… Марина?
Яркий свет из коридора на мгновение ослепил Грушину.
— Не может быть! — ахнула она и попятилась.
Дверь с глухим щелчком закрылась, в сумраке комнаты перед Вероникой застыла пропавшая подруга. Она медленно сделала шаг вперед, раскрыла объятия, прошептала едва слышно:
— Я пришла за тобой.
— Мариночка-а-а-а! — захлебнулась в рыданиях Грушина, бросаясь к ней. — Я так хотела…
Сильный, острый толчок остановил ее… отбросил назад, лишил опоры. Внутри разлилось что-то горячее, ярко вспыхнуло и… погасло…
* * *
Славка, весь в снегу, ввалился в прихожую.
— Устал как черт! Продрог, есть хочу!
Ева покачала головой.
— Ты бы еще утром явился…
— …и потребовал жареной картошки, — дополнил сыщик. — Гусь остался?
— Иди отряхивай снег на лестнице, — вздохнула Ева. — Пойду разогревать картошку и гуся. Посмотри, который час!
— В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь… — дурачась, пропел он. Послушно отправился на площадку очищать от снега куртку и спортивную шапку.
Когда вернулся, из кухни уже запахло гусем.
— Водки дать? — спросила Ева.
— Конечно! Ты же не хочешь вместо мужчины иметь дело с ледяной статуей? Представь, я чудом не превратился в нее! И все из-за Молоха, великого и ужасного. А на поверку оказалось — мыльный пузырь. Страшилка лопнула, едва я к ней прикоснулся.
— Как это?
Смирнов очень проголодался, он глотнул водки и принялся жевать черный хлеб.
— Селедочка! — услужливо воскликнула Ева, воспроизводя интонацию известной фразы «Кушать подано». — Картошечка! Мясо птицы! Малосольные огурчики!
— Когда ты успела?
— Что-то свыше подсказало мне: «Вставай, женщина, иди, разжигай очаг, готовь еду для охотника! Он замерз и зверски голоден! Если ты вовремя не накроешь стол, он съест тебя!»
Она засмеялась, села напротив Смирнова, и, подперев рукой щеку, наблюдала, как он ест.
— Ну, рассказывай.
— С полным ртом неприлично.
— Ладно, сегодня можно, — милостиво разрешила Ева.
