— Тьфу, тьфу, тьфу! — сплюнул он три раза и тряхнул головой. — Я становлюсь похожим на Еву с ее неуемными фантазиями. Жрецы Амона в Москве! Неплохое заявление. В заведениях для душевнобольных мне был бы обеспечен статус корифея.
Он решительно толкнул калитку и, сопровождаемый оглушительным лаем косматого сторожа, зашагал к дому. Дверь оказалась не заперта, в холодных сенцах пахло мешковиной и золой, дровами. На шум вышла щуплая, бледная женщина, укутанная поверх платья в пуховый платок.
— Добрый день, — вежливо поздоровался Смирнов. — Вы Федотья Митрофановна Хлебина?
— Да.
— Я юрист, занимаюсь спорными делами о наследстве. Приехал из Москвы по поводу имущества Яны Хромовой.
Женщина подняла на него слезящиеся глаза.
— А мы при чем?
— Девичья фамилия Яны — Вербицкая, — пояснил сыщик. — Судя по некоторым письмам, оставшимся после ее смерти, вы состоите с Вербицкими в родстве.
— По Адаму и Еве все люди родня, — усмехнулась женщина. — Двоюродные и троюродные тетки, дядьки и внучатые племянники, о которых вы слыхом не слыхивали, у каждого найдутся. Вербицкие как раз из таких. Пока была жива мать Яны, мы худо-бедно поддерживали отношения… у них в Москве квартира, так мы иногда ездили — за покупками и столицу посмотреть. Ладно, проходите в горницу… чего ж тут стоять?
В большой комнате много места занимала красивая, в синих изразцах печь; полки с посудой, с туесами и коробами из лыка, стол, спинки и подлокотники старых диванов — все было покрыто вышитыми полотенцами, салфетками, накидками. Скатерть с крупными синими и желтыми цветами в центре и по краям, с бахромой по низу приковала внимание гостя.
— Отец у меня печником был, знаменитым на всю округу, а мать — рукодельницей, — с гордостью сказала Хлебина. — Родители в Рыбном жили, а мы, как поженились с Ваней, в Старице дом справили. Хороший дом, большой, — она повела руками в воздухе, — дочь вырастили, думали, внуков нянчить будем… а оно не так вышло, как мечталось.
И так красные глаза Федотьи покраснели еще сильнее, вот-вот заплачет.
— Зять-то у нас пьющий оказался, — пожаловалась она. — Настя с ним мается, а не бросает. Как без мужика двоих детей поднять? Я днями и ночами горюю, оплакиваю ее судьбу. Разве для такой жизни я дочку растила, лелеяла? Здоровье у меня никуда не годится, даже помочь Настене не могу!
— Это ваша мама вышивала? — спросил Смирнов, переводя разговор на другое.
Его не интересовали семейные неурядицы, он приехал разузнать побольше о Яне. Иногда корни проблем тянутся из таких глубин, что диву даешься.
— Лукерье Ракитниковой многие люди заказы делали — и народные артисты, и жены начальников, и священнослужители… да что говорить, прошли те времена, — вздохнула Федотья. — Мама церковные покрывала для монастырей делала, плащаницы. Ее вышивки даже в музее есть! По нашей женской линии искусство рукоделия передавалось из поколения в поколение, от самих золотошвеек из мастерских боярыни Ефросиньи Старицкой, вместе с именами: Федотья, Лукерья и Настасья. Так было положено девочек называть. На мне все и оборвалось — не легла моя душа ни к вышиванию, ни к плетению кружев, ни к иному шитью. Дочку-то я все же Настеной назвала, а вот к рукоделию не приучила. Бабушке тоже это не удалось. Потому она и прикипела к Яночке! Та девочкой на лето приезжала, жила в Рыбном с Лукерьей, перенимала у нее, как узор составить, цвета подобрать, какие нитки использовать. Все, бывало, сидит над пяльцами, мудрит что-то. Хорошая девчушка была, тихая, а как выросла да мать похоронила, чураться нас стала. И мы не навязывались. Потом Яночка замуж вышла за нашего, старицкого парня. Они у Насти на свадьбе познакомились.
— Могу я с вашим мужем поговорить? — спросил Смирнов от безысходности.
Ну что еще могла ему поведать эта уставшая от жизни, иссохшая женщина?
— С дедом-то? Конечно, можно. Только он на рыбалку с утра подался, когда придет, не знаю. — Она помолчала. — Вы… про наследство упоминали. Это что, Яна вас прислала? Так ее имущества тут нету.
— Понимаете, Яна Хромова умерла, ее убили.
Федотья прижала жилистые ладошки к губам, обомлела.
— Господи! Такая молодая… Ой, жалко! Жалко. Как же ее убили, за что?
— Пока неизвестно. Идет следствие. Я думал, вы поможете выяснить некоторые обстоятельства. Когда вы видели Яну последний раз?
— Давно. Позапрошлой осенью Яна гостила в Рыбном, у дочери с мужем. Бабушка Лукерья еще была жива, но уже едва дышала, память потеряла, заговаривалась, — однако Яну узнала и обрадовалась. Мне тогда пришлось временно переселиться к молодым, помогать ухаживать за больной. А когда Яна приехала, то вызвалась посидеть пару ночей с бабулей — я хоть отоспаться смогла. Она помоложе, покрепче: ночью старушку развлекала разговорами, а днем бродила по берегу Волги, по старым местам, где в детстве играла. Будто прощалась! С тех пор я о ней ничего не слышала. Бедная! Рано с жизнью рассталась… кто бы мог подумать? Убили!
— Яна дружила с Настей?
— Они с трудом находили общий язык, — вздохнула Хлебина. — Настя девчонкой была шустрая, веселая, озорная, а Яна — будто ларчик закрытый: насупится и думает о чем-то своем. Ни с соседскими детьми играть не хотела, ни взрослым помогать по хозяйству. Бабушка Лукерья одна сумела ключик к ней подобрать — сядут вдвоем, перешептываются, колдуют над пяльцами. Мать у меня была не только рукодельница, еще и выдумщица великая, сказки любила, знала их бессчетно, многие сама сочиняла. На старости только, — прости, Господи, — из ума выживать стала маленько: перепутала сказки с былью. Никто уж ее слушать не желал, так она душу отвела напоследок с Яной, наговорилась досыта.
— В Старице или в Рыбном у Яны были какие-нибудь знакомые, друзья? — спросил Смирнов.
Женщина подумала, развела руками:
— Нет. Мы удивились, когда Яна вдруг вышла замуж за Валерку Хромова, — думали, она в девках вековать будет. Внешностью не вышла, характером тоже. А вот, поди ж ты, нашелся жених: смирный, непьющий.
Федотья спохватилась, что с завистью говорит о судьбе Яны, которой уже нет в живых, замолчала.
В комнате было тепло, уютно. На диване, свернувшись калачиком, спал большой рыжий кот. В окнах, за вышитыми занавесками, потемнело, пошел снег. Редкие крупные снежинки прилипали к стеклам.
— Чаю хотите? — предложила хозяйка.
Смирнов вежливо отказался, думал, какой бы еще вопрос задать. Ничего достойного внимания он пока не узнал. На что надеялся? Уходить рано, а о чем говорить, непонятно.
— Можно, я посмотрю вышивки? — вырвалось у него.
Хлебина расцвела от удовольствия. Она повела его в просторную спальню, где все поражало глаз — покрывала на кроватях, подушки, вышитый абажур, салфеточки, чехлы для стульев.
— Это все мамины руки сотворили, — тепло произнесла Федотья. — Хотите, я еще из шкафа достану?
