— Куртка еще. И ботинки. Зимние.
— Зайдешь завтра. Я все соберу. Иди уже…
— Злая ты, Антонина! — он обиженно насупился.
«Ну вот. И этот о том же. Для всех я злая. Для Дубенко злая, для поэта Влада злая. Кто следующий?.. — Антонина устало откинулась на подушку. — Перед выпиской нужно зайти к Дубенко. Злая, не злая, я за него отвечаю. На ноги поставить обещала!»
* * *
Он смотрел на нее требовательно, нимало не смущаясь, что в палате они не одни. И молчал. Она тоже не произнесла ни слова с тех пор, как вошла. Вот так: ни «здрасте», ни «как здоровье?». Ни тот, ни другая. Молодой солдатик-санитар переминался с ноги на ногу, ожидая приказания выйти. Не выдержав, тихонечко кхекнул. Антонина кивнула ему на дверь. Тот с облегчением покинул палату: мало того, что больной подполковник извел его своими капризами, еще и Антонина Игнатьевна, которую санитар Коля очень уважал, ведет себя очень странно. Коля понимал, что между подполковником и доктором что-то происходит. Поэтому он и чувствует себя в их присутствии так неловко. Словно третий лишний. Коля вздохнул. В его деревне бабьи языки уж давно б просватали этих двоих.
— Что скажете, Иван Иванович? — нарушила молчание Антонина.
— Это ты мне скажи, как себя чувствуешь?
Антонина ласково улыбнулась:
— Уже хорошо, Ваня.
— Я волновался, — не отводя взгляда от ее лица, выдавил Дубенко.
— Я знаю.
Антонина словно светилась изнутри. Иван смотрел на лучики морщинок на ее лице, на седую прядку, выбившуюся из прически, и вдруг представил ее молодой девушкой. Сделать это было легко, он был уверен, что она мало с той поры изменилась.
Словно прочтя его мысли, Антонина сказала:
— Когда мне было двадцать, я была сильно рыжая и конопатая. На курсе меня дразнили подсолнухом.
— Я б тоже дразнил. Только б ты внимание обратила!
— Тогда я была уже замужем и ждала ребенка. Мне было не до ухажеров.
Антонина отвечала на его вопросы, а сама все не решалась подойти ближе к кровати. Она ругала себя за глупость: ведь врач, должна пульс проверить, о самочувствии спросить, в конце концов. Хотя она теперь ему не доктор. Официально — она на больничном. А лечит его Фролов.
— Иди сюда, сядь, — Дубенко глазами показал на край кровати и усмехнулся. — Не бойся, приставать не буду…
— Будешь, я знаю. Только не жди, что я буду сопротивляться, — Антонина, все так же ласково улыбаясь, присела на кровать. «Какая холодная у него рука, — поднесла она его ладонь к своим губам. — Как я хочу, чтобы она стала теплой и живой».
Иван, у которого от ее близости уже плавали цветные круги перед глазами, умоляюще посмотрел на Антонину. «Ну сделай же хоть что-нибудь! Коли уколы, системы ставь, только сделай меня здоровым! Я могу набраться терпения. Пусть месяц, два, полгода! Не может быть, чтоб я остался неподвижным бревном. Только не сейчас! Это нечестно! Ты знаешь, что я хочу, знаешь ведь? Так помоги, Бога ради!» — мысленно просил он Антонину.
Она целовала его открытую ладонь, с болью глядя на то, как мучается этот, ставший ей родным, мужчина. То, что он встанет на ноги, Тоня не сомневалась. Но время! Только б ему хватило терпения!
— И ты будешь меня ждать? — похоже, что он тоже читал ее мысли.
Вместо ответа Антонина наклонилась к нему, обняла за голые плечи и поцеловала долгим, далеко не дружеским поцелуем.
* * *
Она ушла, а он упал в бездонный сон. «Падал», испытывая на ходу невероятное облегчение. Светло, легко и с огромным желанием. Желанием жизни. И проснулся с ним же. Они сказали друг другу всего десяток слов, остальные передавая мысленно. А понятно стало многое. Все надуманное им в минуты отчаяния, сомнения, страхи ушли с ее поцелуем. Он на этот поцелуй и не рассчитывал. Дубенко считал себя реалистом и отчетливо понимал, что представляет собой на сегодняшний момент. Поэтому и не надеялся. Но она рассудила по-другому. «Рассудила»! Слово-то какое — неправильное. Рассудок здесь ни при чем. Не подчиняются такие поцелуи рассудку. И слава богу. А то бы он приписал все жалости.
Иван хохотнул. Представить Антонину, жалеющую его, он не смог.
Иван прислушался. В коридоре возле дверей палаты вели спорный диалог два пылких собеседника. Один голос принадлежал профессору Фролову. А второй… Спорила с ним Антонина. «Да кто он тебе, в конце концов?» — громко и как-то нервно выкрикнул Фролов. Антонина ему что-то ответила. Дубенко замер. Через мгновение открылась дверь и спорщики вошли в палату.
— Проснулись, Иван Иваныч? — Фролов подошел ближе.
— Как видите.
— Давайте-ка тогда сообща обсудим один вопрос. Готовы?
Иван вопросительно посмотрел на Антонину, но та молчала. Он перевел взгляд на профессора и согласно кивнул.
— Не буду ходить вокруг да около. Предлагаю операцию. Буду делать сам. Скажу сразу. Шансы, что она сдвинет ситуацию с мертвой точки, простите за каламбур, — пятьдесят на пятьдесят.
— А зачем тогда? И каков риск?
— Затем, что в случае успеха вы через две недели будете бегать. Риск есть. Может все остаться как есть.
— То есть неподвижность. И что дальше?
— А дальше консервативное лечение. Медленное, но верное. По отработанной схеме. На ноги вы все равно встанете, но позже.
— Через сколько?
— Полгода, год.
— Я согласен.
— Ваня! — не выдержала Антонина.
— Антонина Игнатьевна боится за тот один процент, который отводится на любую операцию, даже на удаление аппендикса. Случайный плачевный исход.
— Всего один процент?
— Да, Ваня. Но это тоже риск, — Антонина не оставляла попыток отговорить его.
— Я согласен.
— Вот и ладно. Вот так, Антонина Игнатьевна. Вот вам и жажда жизни. Зайдите ко мне позже, хорошо? — Фролов, засунув руки в карманы халата, вышел из палаты.
— Ваня, ты сошел с ума. У нас и так бы все получилось.
— Когда, Тоня? Две недели! Ты хоть представляешь, что такое полгода, а что — две недели? Знаешь, что я с тобой сделаю через эти две недели?
Антонина покраснела. Она не занималась «этим» уже скоро год. Нечастые пятиминутные упражнения с поэтом Владом, засыпавшим прямо на ней, она не считала. А тут только от одной мысли…
Иван с удовольствием наблюдал за Антониной. Ему и раньше нравилось приводить ее в замешательство, а уж теперь, когда нарисовалась такая тема! Скажите — женщина полтинник разменяла, а краснеет, как девица.
— Тонь, поцелуй меня, а?
Антонина торопливо чмокнула его в сухие губы.
— Меня Фролов ждет. Потом.
