После внесенных изменений партия Эгины стала малоинтересной для Плисецкой. Тогда балерине предложили предстать в образе Фригии, жены Спартака, и поначалу эта партия ее заинтересовала. Плисецкая увлеченно репетировала новую роль.
– Думаю, что это была самая моя сложная работа с Леонидом Вениаминовичем, – рассказывала балерина, – вот где он действительно требовал по сто раз повторять каждое движение, каждый поворот, каждую позу, каждый жест. Положения рук и ног были для нас новы. Танец без твердых балетных туфель, в античных римских сандалиях!
Как известно, Якобсон отказался от пуантов в своей редакции «Спартака», взяв за основу хореографии античную пластику, и это во многом привлекало исполнителей. Герои его балета, включая кордебалет, были одеты в туники и сандалии.
«Якобсоновская версия “Спартака”, как и каждый его балет, безукоризненна чувством стиля. В «стиле» – равных ему не было…
4 апреля 1962 года – премьера якобсоновского “Спартака” в Большом. Публика, театральная Москва раскалываются надвое. За – Якобсона. Против – Якобсона.
Для него это дело обыденное. Привычное. На одном полюсе – почитатели, на другом – кто отвергает, не приемлет. И вот ведь как повелось за всю творческую жизнь – те, кто негодует, – все начальники, распорядители, командиры от искусства. От них-то и натерпелся Якобсон мук и надругательств вдоволь» («Я, Майя Плисецкая»).
В числе «начальников, распорядителей, командиров от искусства» явно оказались и балетные критики, судя по отзывам о новом «Спартаке».
«Чрезмерно увлекшись пластикой барельефов, Якобсон стал злоупотреблять этим приемом, заканчивая или начиная им чуть ли не каждую картину, – поясняла балетовед Н. Рославлева. – Артисты Большого театра восприняли новую танцевальную лексику ничуть не менее органично и талантливо, чем ленинградцы. Беда заключалась в том, что возобновление, вернее, авторское самоповторение балетмейстера оказалось хуже своего оригинала».
Между тем критика отмечала, что Майя Плисецкая показала в партии Фригии мастерство танца на высоких полупальцах. Зрители, видевшие ее в этом спектакле, навсегда запомнили необыкновенную пластику балерины. Особенно впечатляло адажио со Спартаком, где танец Плисецкой под прекрасную музыку А. Хачатуряна, исполненную грусти, неизменно трогал людские сердца.
Английский критик Арнольд Хаскелл писал вскоре после московской премьеры в апреле 1962 года:
«Особо выделялась роль Фригии, исполненная в Москве великолепной Плисецкой. Влияние Дункан и в особенности Фокина нашло здесь применение с колоссальным результатом. Плисецкая стала как бы собирательным, обобщенным образом женщины-героини, мужественно посылающей своего любимого на войну. Она достигла в образе высот обобщения. Она была вечно скорбящей женщиной – шедевром классической скульптуры, но одетым в плоть и кровь. Это было незабываемое исполнение, вскрывшее такой диапазон, какого я не ожидал от этой блистательной, сугубо классической балерины».
Но почему в дальнейшем балерина отказалась от этой роли? К сожалению, у Фригии в этой редакции балета почти не было танцев… Плисецкой же хотелось танцевать, пока она могла это делать. А могла она, по счастью, очень долго.
Роман с Америкой
Гастрольное турне балетной труппы Большого театра в США и Канаду в сентябре-декабре 1962 года было рассчитано на три с половиной месяца. В гастролях участвовало сто двадцать артистов, а программа отличалась большим разнообразием.
Большой балет открыл гастроли 6 сентября в «Метрополитен-опера» спектаклем «Лебединое озеро», и сразу же выход Майи Плисецкой во втором акте был встречен громом аплодисментов. Поэтическое адажио, исполненное балериной в паре с Николаем Фадеечевым, вызвало нескончаемые овации, которые даже заглушали музыку. А когда опустился тяжелый золотой занавес, Плисецкая без конца выходила на поклоны. Журналисты подсчитали, что таких выходов было двадцать два, а некоторые настаивали, что занавес поднимался двадцать девять раз!
Американская пресса сразу стала писать о «новой королеве русского балета», как теперь называли Майю Плисецкую в США. Журнал «Таймс» выразил уверенность, что главный успех этому балету, а в дальнейшем и всем гастролям, принесла именно Плисецкая. Публика бурно проявляла свои эмоции и симпатии. Каждый раз, когда танцевала Плисецкая (порой ежедневно), у старого здания театра стояла толпа, окружавшая автобусы с артистами, и множество рук за автографами протягивалось к балерине, как только она появлялась.
Кроме спектаклей балет Большого театра показал на гастролях две концертные программы. В одной из них Плисецкая танцевала Никию в картине теней из «Баядерки» Л. Минкуса, в другой – «Умирающего лебедя». Этот номер неизменно вызывал бурю эмоций у американцев. Зрители кричали и плакали, аплодисментам не было конца. Приходилось танцевать «Лебедя» в финале концерта, так как после этого никакое другое исполнение было невозможно. Номер каждый раз бисировался, а один раз исполнялся трижды.
Майя Плисецкая и Михаил Барышников. Нью-Йорк. 1988 г.
«Открыв для себя Америку в 1959-м – у меня достало разума понять, что американцы – свободные люди, а мы – невольники. Что их жизнь – в достатке, а наша – в бедности. У них – удобства, у нас – тяготы. И что же – сразу бежать в полицию просить политического убежища?»
(Майя Плисецкая)
В один из дней этих гастролей Плисецкой доставили в номер отеля прекрасный букет оранжево-фиолетовых роз. Такой раскраски цветов балерина никогда раньше не встречала. К букету был приложен миниатюрный конверт с запиской. Оказалось, цветы принесли от Рудольфа Нуреева – бывшего советского танцовщика, всего лишь больше года назад оставшегося во Франции во время гастролей там ленинградского Кировского театра. Он поздравлял балерину с успехом и выражал надежду когда-нибудь станцевать с ней вместе… Ни телефона, ни адреса Рудольфа в записке не было. Да и решилась бы Майя Михайловна тогда ему позвонить? Она и сама не знала.
Попросив у горничной вазу побольше, балерина аккуратно подрезала каждый черенок и поставила цветы чуть в отдалении от театральных подношений. О букете от Нуреева никому говорить не стала.
На следующий день к ней неожиданно наведался один из сопровождающих из Москвы. Ничего не значащий разговор о том, о сем…. Взгляды по сторонам.
– Ах, какие у вас цветы. Эти оранжевые – самые красивые. От кого они?
Балерина залилась краской. Прямая по натуре, она не любила обманывать. Говорила все что угодно, но имя Нуреева не произнесла.
– А вы не слышали, говорят, Нуреев в Нью-Йорке объявился? – спросил ее настойчивый собеседник. – Ах, как его жалко, такой танцовщик был. Пропадет он здесь на Западе… Вдруг тоже цветы вам пошлет?.. Что с ними делать будете?..
Очевидно, предполагался ответ: «Конечно выброшу… Или отправлю букет обратно».
