Я приехала вместе с машиной из клиники. Врачи делали все быстро, четко, профессионально. Ответ на их вопрос, делали ли детям прививки от кори, у сонной Василисы мне так и не удалось вырвать. Да какие там прививки! Мне разрешили поехать с ними, пропустили в приемный покой, а затем и в чистую, светлую палату. И никаких безумных предосторожностей: «Вы, женщина, в инфекционном отделении». Так вопят обычно, когда сами развели вокруг грязь и дополнительную инфекцию, смешав вирусы всех больных детей.
Коле сделали уколы, он мне даже улыбнулся, засыпая:
– Ты приедешь завтра?
– Конечно, – сказала я.
Из коридора позвонила в институт и сказала, что беру неделю за свой счет.
Есть у меня такая особенность: все мои самые паскудные предположения вскоре начинают подтверждаться.
Через день в квартире Груздевых появился Константин Пономарев, поверенный в самых главных и тайных делах, контролер за финансовыми счетами и недвижимостью всех членов семьи. Александр сразу провел его в кабинет, где работал Байдар, и он оттуда не выходил часами.
Я вошла по своему коду в шесть часов, когда обычно приносила Бади еду. Поставила на поднос и второй прибор. Бади, как всегда, благодарно кивнул и сунул в рот сразу три оладьи, не отрывая взгляда от монитора. А Пономарев резко встал и посмотрел на меня острым, холодным и подозрительным взглядом. На редкость неприятный тип. Хотя внешне все вполне пристойно. Аккуратный, подтянутый, отлакированный, с ухоженной темной бородкой и светло-серыми, довольно красивыми глазами. Но эти глаза принадлежат не живому, теплому человеку, а функции поиска наживы, дела истребления помех.
Я любезно улыбнулась ему:
– Константин, я и вам принесла, вот ваша тарелка.
Постояла, прямо глядя ему в глаза и давая возможность задать вопрос. Но он промолчал, даже словом «спасибо» не удостоил. Понятно, что, как только я выйду, он позвонит Александру с выговором: «Что за дела, почему ты разрешил, какая-то мутная баба» и все такое. Ну, тут – будь что будет. Александр непредсказуем в своих решениях и предпочтениях. Может и за меня постоять. А пока я там возилась с тарелками, которые опустошал Бади, разливала минералку по стаканам, кофе из термоса, кое-что увидела на мониторе. Перевод огромных сумм.
Можно предположить, что это деньги трастового фонда утекают в инвестиции. И это имеет смысл, если иметь в виду, что дети и их будущее ничего не значат для Александра. Они с Пономаревым просто спрятали часть капитала человека под угрозой его разоблачения за убийство, которое связано с похищением и выкупом. Если бы кто-то копнул – один шаг до следов грязных денег от рэкета и наркоторговли. А здесь и сейчас мы имеем законного и уважаемого бизнесмена с сетью легальных магазинов, инвестициями в не менее легальные проекты.
Деньги должны работать – это единственный побудительный мотив олигарха, хоть чистого, хоть самого кровавого. Такие мелочи, как будущее детей, рассматриваются только в плане внешней благопристойности. Но в качестве помехи или тормоза никто и ничто на пути не будет стоять.
В общем, я поняла, что хотела. Вошла в закуток гостиной, оборудованный для временной комнаты Пети, опустилась в кресло рядом с малышом, который собирал детские пазлы, ждала, пока он на меня посмотрит. А когда он поднял головку, расплылась, утонула в золотом отблеске его радостных глаз, в прелести ротика, открытого для слова «Ксю», в ямочках на щеках. Во всей этой беспомощной, хрупкой и бесполезной для жестоких расчетов красоте. Протянула руки, и Петя забрался ко мне на колени. Мы обнялись, как два последних человека перед окончательной волной всемирного потопа.
Вина Василисы
Я собиралась все время, пока Коля будет в больнице, жить в квартире Груздевых. Ночью спать рядом с кроваткой Пети. Но приезд Пономарева сделал это невозможным. Он торчал в кабинете Бади до рассвета, иногда выпивал на кухне виски и падал на несколько часов на диван в гостиной – поспать. Я неизбежно натыкалась бы на него, выходя от Пети, у ванной, туалета, в кухне. Я уходила после полуночи, приходила в семь, но все же встречалась с Пономаревым не меньше пяти раз в день и была вся в ожогах от стального пламени его наглых и беспощадных глаз. Если он очень захочет, чтобы меня выгнали, придумает любую подставу.
А в этот день я, как назло, не смогла поднять себя в половине шестого утра. С ночи почувствовала ломоту во всем теле, к рассвету меня уже трясло, лоб горел. Грипп, наверное.
Была мысль – позвонить Ферузе, сказать, что сегодня не приду, отлежусь. Открыла свою аптечку. Какая-то ерунда типа анальгина, корвалола и йода. Глотнула две таблетки, запила несколькими каплями, свалилась, конечно, не от «лечения», а от жара и переутомления.
Проснулась в двенадцать. Ничего хорошего, голова раскалывается, слабость, грудь заложило. Выпила кофе и легла болеть. Через полчаса вскочила как ошпаренная. Какая, к черту, болезнь, если там один ребенок в квартире, начиненной монстрами. Одна Феруза не опасна, так она ничего и не понимает. Быстро собралась и поехала.
Вошла… Картина маслом, как будто написанная багровыми кошмарами моего жара.
В углу прихожей скорчилась Феруза, она тихо и тоненько скулила. Лицо пыталась закрывать руками, но было видно, что оно все в крови. Платье на груди тоже. Над ней склонилась и шипела Василиса, пытаясь своими ногтями-когтями выцарапать глаза.
Я сама приглашала к ней маникюрш, те бились с ее безумно длинными ногтями, мы вместе пытались ее уговорить сделать их короче, но это был один из моментов тупого упрямства Василисы, за которые она держалась, как за свободу. Идиотскую, выдуманную свободу. Да, собственно, ей же не убирать, не готовить, не одевать, не гладить детей. Вот наконец пригодились.
В одной двери стоял потрясенный и побледневший Петя. В другой – Пономарев, который спокойно наблюдал за сценой с патологическим интересом.
Василиса сантиметров на двадцать выше меня, даже сейчас, без регулярных тренировок сильнее, но поза у нее уязвимая. Я просто изо всех сил пнула ее в зад ногой, она стукнулась головой о стену и свалилась рядом с Ферузой. Посмотрела на меня почти виноватыми глазами и произнесла:
– Я сначала хотела по-хорошему. Но ты же знаешь, до нее ничего не доходит.
Я помогла встать Ферузе, помогла ей умыться, замазала царапины. Василиса встала сама и пришла объясняться. Хотя все было ясно без слов. Она посылала Ферузу за выпивкой, а та не могла оторваться от плиты: мясо готовила. Назвать Василису трезвой было бы преувеличением.
Я прервала нытье обеих:
– Заткнитесь быстро. Вы испугали ребенка. Вася, извинись перед Ферузой, потому что, если она уйдет, к тебе приставят жандарма. Ты вела себя как невменяемая.
– Да ладно, – протянула Василиса. – Ты же не уйдешь, Ферузиха? Мы ж ладили. Но тебе впадлу было сбегать в магазин. Извиняюсь, сто баксов хватит?
Феруза быстро взглянула на меня и кивнула своей растрепанной головой с опухшим, расцарапанным лицом.
