— Так ведь это ж была ксерокопия! — воскликнул Северин.
И подумал: «Это ты бабкам мозги пудри!»
— Много понимаете! — с некоторой обидой сказал Погребняк. — А я открыл, у меня, между прочим, и свидетельство об открытии есть, что при копировании с помощью лучей аура переносится. Если срисуете картину или текст на компьютере набьете, то не переносится. А тут излучающее поле, электромагнитные волны в качестве переносчика, бумага как приемник, что тут непонятного, любая неграмотная бабка поймет. Все просто, только никто до меня додуматься не смог.
Каменецкий во все время этого диалога молчал, думая о своем, мрачнея и явно наливаясь обидой. Наконец прорвало.
— Да что он может понимать, морда ментовская! — завопил он, передавая эпитет как эстафетную палочку. — Для него если побывал человек в лагере, так уж и преступник. И нет ему дела до того, когда посадили и за что. Что когда в столице молодой капитализм, урча и чавкая, отрывал первые лакомые куски госимущества, на окраинах сажали за хищение социалистической собственности в виде царских времен и к тому же неисправного пресса для отжима семечек. Когда по центральному телевидению дурил народ Кашпировский, в провинции сажали экстрасенсов и мануальных терапевтов за незаконное занятие лечебной практикой, за лечение конкретных людей.
Погребняк неожиданно протянул руку, взял Каменецкого за запястье, подержал немного, и тот быстро успокоился.
— Ладно, это дело прошлое, — примирительно сказал Северин, — я его в расчет не принимаю, да и то сказать: воздал вам обоим Бог за несправедливое, это признаю, заключение. Еще как воздал! Эка вас высоко занесло, что одного, что другого, вы, если честно, даже и мечтать о таком не могли. С другой стороны зайдем. Если бы вас тогда не посадили, достигли бы вы того же? Ох, сомневаюсь. Особенно вы, Борис Яковлевич, рисковали, непременно ринулись бы раньше времени в свалку из-за лакомых кусков и погибли под чьим-нибудь копытом. А так оказались не только в нужном месте, но что важнее — в нужное время. Еще одно: встретились бы вы иначе друг с другом? Тоже вряд ли. А так каждый приобрел друга верного, проверенного, это дорогого стоит. Получается, что отсидка вам обоим даже на пользу пошла. Неисповедимы пути Господни! Что это мы вдруг о Боге заговорили? Ах, да, Борис Яковлевич, все спросить хотел: с чего это вы вдруг решили Иисуса воскресить?
— Разочаровываете, Евгений Николаевич! Не так уж вы и хороши! Потому что говорил я уже вам об этом, открытом текстом говорил, помните, на презентации? Не помните! А вот Наташа наверняка помнит, хоть и изображала в тот вечер, по непонятной для меня причине, круглую дуру. Специально для вас повторяю, как раньше говорили, по многочисленным просьбам трудящихся. Я не стремлюсь к вечной жизни, по крайней мере, пока не оговорено четко, что это такое и на каких условиях предоставляется.
— Мне вообще нравится настоящее, нравлюсь я сам, настоящий, нравятся мои дела и планы, и мне совсем не нравится то, что может разрушить это прекрасное настоящее, а именно смерть. Как правильно говорил один известный литературный персонаж, человек смертен, но это еще полбеды, плохо то, что он иногда внезапно смертен. И вот эта внезапность угнетает меня больше всего. Тем более что некоторые люди мне эту внезапность готовы в любой момент устроить, потому что им почему-то не нравятся ни моя персона, ни мои дела, ни мои планы. Люди же эти таковы, что если им что в голову западет, то непременно исполнят.
— Что делать? Я увидел два выхода. Первый — смерть, не удивляйтесь, именно смерть, но не внезапная, а, так сказать, плановая и естественная, в конце концов, принять яд в приятной компании, подобно римским патрициям, и даже пустить себе пулю в лоб, но по собственному желанию, лучше, чем томительно ожидать, пока кто-то нажмет кнопку дистанционного взрывателя. Второй, тут вы еще больше удивитесь, воскрешение. Не в далеком будущем, а через несколько часов после, когда шум уляжется. Идея, признайтесь, здравая и красивая, Юра так и сказал, но к этому хотелось еще и гарантий, а он их дать не мог. То есть он что-то говорил о девяноста трех процентах, но меня это не устраивало, мне нужно было сто. Да и в эти девяносто три процента я не очень верил. Юрка — врач гениальный, как говорится, от Бога, туберкулез, язву, триппер лечит не глядя, это я вам говорю! А вот с огнестрельными ранениями хуже, вон, сидит с забинтованной головой, как сапожник без сапог! С воскрешением еще хуже. Рассказывает-то много чего, да вот до самого процесса никогда не допускал, даже меня, а уж как просил! Вот я и решил, что Иисус понадежнее будет.
— Так ведь чтобы Христа воскресить, все равно без Юрия Павловича не обойтись! — воскликнул Северин, невольно увлекшись.
— Это вы верно подметили, — иронично протянул Каменецкий, — но одно другому не мешает, и один другому не мешает. Да и почему бы не попробовать, коли случай такой уникальный подвернулся? Если бы не вышло, что я терял? Юра при любом раскладе у меня бы остался. А эксперименты я ставить люблю, вот только не люблю, когда на мне экспериментируют.
— Теперь понятно, — кивнул Северин, — вы решили завести карманного Иисуса, универсального Спасителя для личного употребления.
— Ничего вы не поняли! А потому не поняли, что неправильно меня оцениваете, держите за тупого урку и узкого человека, все норовите меня каким-то исчадием ада представить или жлобом, который все под себя гребет. А я ведь не такой, Евгений Николаевич! Я, быть может, о благе человечества побольше вашего думаю, широко думаю, высоко. И еще я добрый и щедрый, не нежадный, а именно щедрый, это две большие разницы, если вы можете это понять. И Иисус ваш нужен мне был не для личного, а для временного употребления. Даже не для употребления, а так, для страховочки. А как миновал бы этот острый период, а он очень быстро минует, так я Иисуса бы к людям отпустил, немедленно бы отпустил, пользуйтесь, люди добрые, вашим любимым Иисусом, мне не жалко. А пуще всего слушайте, мне почему-то кажется, что этот, воскресший, совсем не то стал бы говорить, что его первому воплощению приписывают.
Что-то похожее Северин уже читал, совсем недавно, он стал судорожно вспоминать, что именно, настраиваясь на продолжение разговора. Как удачно разговор завернул! О божественном можно говорить бесконечно долго, не вызывая опасных ассоциаций с современностью. Пусть вещают, что угодно, ему, как убежденному атеисту, все равно, он со всем согласится, ничем не оскорбится, у него сейчас один бог — Время.
И тут с небес раздался трубный глас.
— Время пришло! Пора кончать!
Глава 24
Плановая смерть
Подмосковье, Одинцовский район, 8 мая 2005 года,
два часа дня
Говорившего не было видно, да он и не стремился явить свой лик. Слова его были тихи, и обращался он только к Каменецкому и Погребняку, но такова уж была акустика этого сооружения, помимо всяких современных исхищрений, что все сказанное наверху было прекрасно слышно внизу и наоборот — тихая молитва, произнесенная снизу, возносилась к самым небесам. Трубным же гласом этот свистящий шепот обернулся для одного лишь Северина, потому что он давно ожидал его, с той самой минуты, когда подслушал разговор троих знакомцев в неведомой комнате замка. Тогда он лишь самодовольно ухмыльнулся, восторгаясь собственной проницательностью, жалея лишь о том, что не может немедленно набить его обладателю морду и, скрутив, бросить в багажник своей машины.
