С тех пор много воды утекло, если кого и скрутили, так его самого, так что теперь он ожидал появления этого персонажа с трепетом и опаской, потому что ничего хорошего им с Наташей оно не сулило. Без свидетелей, да и при свидетелях, Каменецкий мог сколько угодно откровенничать без малейших для него последствий. Погребняк тоже, чай, не с того света явился, свободный человек, которому даже обвинения никакого не предъявлено, может находиться, где пожелает, хотя бы и в храме в замке Каменецкого, проводя время в беседе с молодой девушкой и майором милиции не при исполнении, приехавшими туда по собственной воле. Только для третьего Северин представлял смертельную угрозу, потому он и держался в тени. И Северин отнюдь не жаждал встречи, поэтому сделал вид, что не расслышал голоса и не догадывается ни о чьем присутствии. Но у Каменецкого, видно, были другие планы.
— Кто же так говорит: пока кончать, — с нарочитым неудовольствием сказал он, — а еще интеллигента из себя корчит! Да и гости наши дорогие могут невесть что подумать… — он сделал длинную паузу, — например, то, что в этом доме ты отдаешь приказы и выносишь приговоры. А это не так. В этом мире отдаю приказы и выношу приговоры — я! Поэтому я говорю: пришло время покинуть эту обитель, пора заканчивать этот балаган, прощайтесь.
Погребняк с готовностью поднялся.
— Прощайте, Евгений Николаевич, — сказал он спокойно, — жаль, что наше знакомство было столь мимолетным. Еще более жаль, что мне не удалось познакомиться с вашей прекрасной дамой. Надеюсь, Наталья Ивановна не сочтет фамильярностью то, что я скажу: богоподобная, я восхищен глубиной ваших мыслей и образностью выражений. Еще раз примите мои искренние сожаления, — сказал он, отступая в глубь галереи.
Роковые слова были сказаны. Если у Северина и оставались какие-то проблески надежды на то, что Каменецкий ограничится словесной пикировкой и угрозами, то теперь они иссякли. Судьба их была решена несколько часов назад, решена окончательно и бесповоротно, и все, что происходило здесь, в этой башне, было всего лишь балаганом.
— Я вижу, вы удивлены, Евгений Николаевич, — сказал главный паяц, видно, еще не наигравшись, — с чего это вдруг? Или вы думали, что покидая родину — временно покидая! — я оставлю за собой такой хвост? И не в том дело, что знаете вы слишком много, а в том, что не угомонитесь. Другие и знают побольше вашего, и работать могут получше вашего, но соблюдают правила игры, место свое знают, черту не переступают, с доводами убедительными соглашаются, умные, одним словом, люди, современные. А вы прете по прямой, не разбирая дороги, не замечая препятствий и предупредительных знаков, как танк, нет, как бронтозавр. Вы, Евгений Николаевич, ископаемое, допотопное ископаемое, и место вам даже не в музее, в земле. Туда и отправляйтесь.
«И как же ты это сделаешь, голуба? — подумал Северин. — Приказ отдать — это вы все мастера, кнопку нажать можете, сидя в уютном кресле, а вот чтобы своими руками по живой мишени да с контролькой — это не про вас, кишка тонка. Для этого у вас исполнители имеются. А сколько их у тебя осталось? То-то же, один. Может, конечно, по голове отоварить и из пистолета стрельнуть, но чистоплюй, да и жидковат. Наезжаем!»
— Александр Борисович, что вы там стыдливо жметесь в тени, как девочка, — громко крикнул он, — покажитесь!
— Охота была! — проворчал Сечной, наполнив рокотом башню.
— Уважьте последнюю просьбу приговоренного, Александр Борисович! Ни сигареты не прошу, ни бокала вина, ни икры, хочу напоследок на вас посмотреть. Хочу образ ваш, такой умный и современный, в памяти сохранить. Больше-то я вас не увижу. Даже на ваших похоронах. Потому что если ваши останки когда-нибудь и найдут, то будут они безо́бразные или, если угодно, обезображенные.
— Чего? Ты чего это городишь? — спросил Сечной, несколько обескураженный таким резким поворотом, и наконец появился в проеме окна, как будто для того, чтобы лучше слышать и понимать услышанное.
— На ты так на ты, я не сноб, — сказал Северин с усмешкой и тут же сменил тон на задушевный: — Понимаешься ли, Шурик, пахан твой отваливает за бугор, дует щеки, что временно, но мы-то с тобой знаем, что навсегда, сколько их уехало, а вернулись единицы, да и те в наручниках. Тебя он с собой не возьмет, ты ему там не нужен. А здесь он не может оставлять хвостов. Если уж меня, следака тупого, зачистить собирается, то что о тебе говорить, ты ведь намного больше меня знаешь. Юра-то тоже много чего знает, но они с Бякой давние кореша, на соседних шконках парились, ты для них не то что фраер, а сука позорная. Я-то, Бог даст, вывернусь, а вот у тебя шансов нет. Вернее, есть один-единственный…
— Ну все, хватит, — грозно прикрикнул Каменецкий на Северина и оборотился к Сечному: — Видишь, Саша, какой человек, на ходу подметки срезает, а ты еще сомневался! — голос его задушевностью, пожалуй, превзошел северинский. — Он потому и злобится на тебя, что на место, тебе обещанное, метил, сюда ради этого приехал, а как понял, что облом выходит, шантажировать меня удумал. Ладно, ты иди, у вас еще много дел, а мы тут сами управимся.
«У вас, мы — это больше троих получается! — вихрем пронеслось в голове Северина. — Эх, дурья моя голова! Конечно же, водитель! Все тут собрались, как в пасхальную ночь! Господи, как же его зовут? Ведь нарочно запрашивал и на листке в кабинете записал! Посмотри, Господи, на перекидном календаре за позавчерашний день и мне шепни!» Господь снизошел к страстной мольбе.
— Иди, иди, Шурик, там тебя Андрюшка Лохов поджидает, — крикнул он вдогонку исчезнувшему Сечному, — его пахан ваш нарочно вызвал, а для чего? Сечешь, Сечной? Ты — Никонова-Дохлого, он — тебя, а потом его, лоха, очередь придет. Принцип домино, слышал о таком?
— Ну чё ты надрываешься, — сказал Каменецкий, — ушел он уже. А если бы не ушел, все равно тебя бы слушать не стал. Потому как ошибка вышла, гражданин начальник, — он повысил голос, — ты сказал, что не возьму я Сашу с собой, ан нет, возьму, потому что он человек нужный, умный, толковый, не тебе чета. И Андрея возьму, потому что верными людьми не разбрасываются, — еще громче, специально для находящегося вдали, — я умею ценить верность. Да и водитель он классный, равных ему нет.
— Ну что, всем сестрам по серьгам раздал? — спокойно сказал Северин, надеясь втайне, что его усилия не пропали даром и семена посеянного им сомнения еще дадут всходы. — Ладно, сдаюсь, твоя взяла. Делай со мной, что хочешь, черт с тобой! Только не забудь, что здесь Наташа. Ее-то ты выпусти! Она и так обмерла со страху, себя не помнит, не то что того, что ты здесь наговорил.
— Обмерла, говоришь, — со злой ухмылкой сказал Каменецкий, — поделом ей, за все. Но я зла не помню, я добрый. Пожалуй, что и выпущу.
Наташина рука нашла руку Северина, слегка сжала ее. «Дорогая, не бойся, я спасу тебя!» — сказал ей Северин ответным пожатием.
— Выпущу, если согласится по доброй воле со мной поехать, — продолжил после некоторой паузы Каменецкий.
— Да будь ты проклят! — закричала Наташа. — Чтоб тебя на мелкие кусочки разорвало!
