— Князь, — сказал Северин, то ли спрашивая, то ли утверждая.
— Конечно, князь, — легкомысленно ответила Наташа, — у нас все знакомые — князья, — и тут же, спохватившись и немного сконфуженно, — все французские знакомые… так получается….
— А вот я не из князей, — сказал Северин, нисколько этим не сконфуженный, но, впрочем, и не гордый.
— Это мы еще проверим! — воскликнула Наташа.
— Да тут и проверять нечего, — ответил Северин, — все давно проверено, в нашем-то ведомстве, да я и сам видел анкеты дедов, из крестьян, оба.
— Ну, коли видел, тогда, конечно, из крестьян, — рассмеялась Наташа, — видел бы ты их, если было бы написано «из князей», вернее, из дворян. Если бы они так написали, тебя бы и свете не было. Опять же то деды, а есть еще бабушки, анкеты, поди, не заполнявшие, они, наверно, неграмотными представлялись. О, тут вариантов много, да я и так чувствую.
— Что ты чувствуешь? — спросил Северин.
— Чувствую, что кофе нам надо выпить, просто выпить, а еще поесть. Пойдем на кухню. Хозяйка из меня никакая, — говорила она несколько позже, уже на кухне, но Северин и сам это видел, холодильник был почти пуст, все съедобное находилось в морозильнике, но в их положении и это могло считаться съедобным. — Если хочешь, можно заказать, через полчаса привезут, — сказала Наташа.
— Не надо, — благодушно сказал Северин, — что-нибудь придумаем. У меня по части заморозок и фаст-фуда большой опыт. А ты кофе займись, хоть и не женское это дело, и поперек графика. И не говори, что у тебя растворимый Нестле, «отличное начало».
— Обижаешь, — ответила Наташа, — я тебе такой кофе сварю, что ты все забудешь, нет, такой не сварю, а то ты меня забудешь, — она прижалась к Северину, потерлась щекой о его щеку, притворно ойкнула, — уже колючий, — и вернулась к своему занятию, продолжая говорить: — Это ведь родительская квартира, я и жила-то здесь, не считая детства, меньше года. Как в институт поступила, так и перебралась, чтобы совсем взрослой себя чувствовать. А как бабушка Вера ушла, так я опять назад на Сокол переехала, не могла же я деда одного оставить, тяжело ему было. А сюда заезжаю раза два-три в неделю, цветы полью, пыль протру, откуда и берется, иногда с подружкой какой посижу, иногда просто так остаюсь, даже на ночь, почему-то когда поплакать захочется. Захожу в родительскую спальню, она вообще-то всегда закрытой стоит, с того страшного дня, ложусь на их кровать и плачу, часто сама не знаю о чем.
Кофе, равно как и блинчики «Раз и готово», подоспели весьма кстати, перебив грустную тему. Кофе был отменно хорош, вот только он в противоположность уверениям Наташи не гасил воспоминания, а пробуждал их.
— Почему Базиль? — спросил Северин.
— Потому что Василий и во Франции живет, — ответила Наташа, — жил бы в Англии, был бы Бэзилом.
Северин хлопнул себя ладонью по лбу, ну и идиот, Saint Basil Cathedral, Собор Василия Блаженного, в зубах со школы навязло, а он!.. Что ж, исчезла еще одна маленькая неясность в деле, которого уже нет.
— Базиль большая умница, в Эколь курс проходит, на лошади сидит так, что мог бы на соревнованиях выступать, хоть в конкуре, хоть в выездке, а все одно — рохля, — продолжала между тем Наташа, — у нас в семье все Василии — рохли, как от рождения припечатаны.
— Неужели и Василий Иванович — рохля? — скептически покачал головой Северин. — Мне что-то так не показалось, по мне так крепкий мужик.
— Это с кем сравнивать, если с людьми обычными, даже и необычными в большинстве своем, то дядя Вася — кремень, а если, например, с его отцом, дедом моим, Иваном Васильевичем, то куда там! Тот был по рассказам ох как крут, я-то его не помню, но наслышана, шепотком, даже после смерти боялись, но у нас в семействе так уж повелось, как Иван Васильевич, так грозен без меры.
— Это его портрет в гостиной? — спросил Северин.
— Его, он там благостный (Северину это определение показалось совсем неподходящим), папа рассказывал, что художник случайно это выражение уловил и на портрет перенес. А дядя Вася — тот всегда благостный, у него, наоборот, выражение суровости нарочно ловить нужно. А как заметишь, так сразу под лавку забиваться, его в этом состоянии даже тетка Настасья боится.
— А тетка Настасья это кто? — спросил Северин с улыбкой.
— Благоверная супруга, мегера страшная, ну да она из Шуйских, — Наташа сказала это так, как будто это все объясняло, — я ее боюсь, у меня даже ни одной ее фотографии в доме нет. А она меня как бы и не замечает, у нее это очень хорошо получается, смотрит сквозь тебя, даже пройти пытается сквозь, а если вдруг зазеваешься и она на тебя наткнется, то — ах, это ты, милочка!
— Чего это она вдруг?
— У нее свои закидоны, чистота крови, генеалогия, степень родства, я для нее гнилой побег на величественном древе.
Тут в разговоре наступил небольшой перерыв, потому что Северин принялся доказывать Наташе, что никакой она не гнилой побег, а совсем даже наоборот, прекрасный цветок, украшение рода, не какого-то отдельно взятого рода Шибанских, а всего рода человеческого, неземной идеал, вершина эволюции, высшее творение Господа. Выразить все это словами было Северину весьма затруднительно, поэтому он воспользовался средствами более простыми и надежными, язык поцелуев много доходчивее и выразительнее.
— Да, как я понимаю, Василию Ивановичу не позавидуешь, — сказал, наконец, Северин, унимая сбившееся дыхание, — как это его угораздило?
— Кто ж его спрашивал? — с искренним удивлением спросила Наташа. — Отец сказал: будет так и весь сказ.
— Домострой какой-то! — воскликнул Северин. — А он, ты права, рохля!
— При чем здесь Домострой? И в чем, в чем, а в этом дядя Вася совсем не рохля. Доля у него такая, тяжелая, и несет он ее с твердостью, — Наташа говорила совершенно серьезно, — все заранее было расписано, вот и Базилю уже расписано, последнее лето догуливает, как невестушке восемнадцать стукнет, так сразу под венец. Видела я ее, так себе девица, а уж нижняя челюсть!.. Ну да у них это наследственное.
Нижние челюсти неизвестных девиц Северина нисколько не интересовали.
— А братец твой двоюродный, Базиль, учиться, что ли, во Францию поехал? Странно как-то, сейчас, как я слышал, все больше в Англию, а если в университет, так в Америку.
— Зачем ему куда-то ехать, тем более в Америку? Живет он во Франции, с матерью с Анастасией Федоровной и живет, — просто сказала Наташа.
— Это как? — удивился Северин. — Василий Иванович здесь, а они там?
— Так получилось. Тетка Настасья, еще когда замуж выходила, наотрез отказалась в Россию ехать, в этом ее понять можно, она во Франции родилась и выросла, а тут страшно, тут большевики и КГБ, это ведь в те времена еще было. Мы-то ведь тоже во Франции жили, то есть семья наша жила, еще с революции. Это дед, Иван Васильевич, все переменил. Он всегда в Россию рвался, говорил, что только здесь нам место, но сложилось лишь в начале шестидесятых, тут какое-то потепление, во Франции де Голль, дружба навек, под это и перебрались. Дядя Вася здесь уже родился, и папа, и дядя Митя, для них Россия — настоящая родина, во всех смыслах. Только видишь, как все вышло…
