— Уже поздно, дорогой, нам пора ехать, — сказала она, — ты извинишь нас? — обратилась она к дяде.
«Дорогой», пробный шар, был пущен Наташей нарочно для дяди, но тот и ухом не повел.
— Езжайте с Богом! — коротко сказал он, но, повинуясь долгу хозяина и обычаю, проводил их до выхода из дома. — Дальше идите сами. Привратная стража будет извещена, вас выпустят беспрепятственно, — он перекрестил их и скрылся в покоях.
Одиннадцать часов вечера
— Все вышло по писанному! — сказал Биркин. — 2 мая 2005 года, князь, казнь, закон в лице сорокалетнего следователя, его молодая, красивая и чрезвычайно умная помощница, любовь.
— Значит, по писанному. Да не как по писаному! — воскликнул в ответ Шибанский и добавил досадливо: — Эх, Семен Михайлович, Семен Михайлович, ведь просили же вас ничего не записывать! Теперь расхлебывай!
— Записал, каюсь! — голова Биркина упала на грудь, оголив жилистую длинную шею, как бы нарочно для топора или меча. Впрочем, старик не стал долго длить искушение и воздел голову. — Но теперь-то что говорить! Завязано накрепко.
— Да, похоже, все идет к тому, что он войдет в семью, — согласился Шибанский.
— Он войдет в общество, чтобы узнать тайну и принять участие в заговоре, — сказал Биркин.
— Это вы о чем? — удивленно спросил Шибанский.
— Это так, коньячок в голову ударил, не обращайте внимания. Я просто хотел сказать, что он имеет право все знать.
— Да, имеет. Хотя он и так все знает. Весьма неглупый молодой человек.
— Я бы не утверждал это со всей уверенностью, — сказал Биркин, — я имею в виду не его характеристику, а его знание. Мне показалось, что ваш труд он посчитал не более чем литературным произведением.
— Язычника может убедить только чудо.
— Современного язычника, тем более этого, только факты!
— Верю вашему мнению, как эксперта в области мышления современных язычников, — сказал Шибанский, — но хочу обратить ваше внимание на одну тонкость. У меня прозвучало: чудо, в единственном числе. Вы сказали: факты. Потому чудеса и предпочтительнее, что одно маленькое чудо может перевесить гору самых убедительных и якобы строго доказанных фактов.
— Но у вас и за фактами дело не станет, за горой фактов, самых убедительных и без всяких «якобы» доказанных. Именно поэтому я предпочитаю факты. Чудо — что? Мгновение! Случилось и прошло. А изучение фактов, равно как их создание или выдумка, способно заполнить долгие годы жизни.
— В вашем рассуждении, глубокоуважаемый Семен Михайлович, есть один маленький логический просчет. Говоря о мгновенности чуда, вы забыли, что главное чудо, явленное Господом, — это жизнь.
— В сущности, то же мгновение, — с легкой грустью сказал Биркин, — но — сдаюсь.
— Согласен, самое время прервать наш бесконечный спор. Надо отдохнуть, у нас были тяжелые дни. А отдохнув, перейдем к представлению фактов.
— Если уже не случилось чудо…
* * *
А молодые люди между тем шли по пустынной Лавре. (Молодые, применительно к Северину, — отнюдь не оговорка. Что молодость? Состояние души. Он и ощущал себя молодым, а своего ровесника Василия Ивановича записывал в старики, так и думал, слегка посмеиваясь: ну, будет сейчас о чем без нас старичкам посудачить! Самое удивительное, что в этот же самый момент и Шибанский оговорился, назвав Северина молодым человеком.)
— Мне кажется, все хорошо прошло, — деловито сказала Наташа.
— Нормально прошло, — согласился Северин, — посидели, поговорили, без всяких, — и потянулся, что обнять Наташу.
— Нет-нет, не здесь! — испуганно отстранилась она. — Потерпи до ворот, а лучше до машины.
— Потерплю, — с видом христианского мученика сказал Северин и даже дал негласный обет дотерпеть, чего бы это ему ни стоило.
Не вытерпела Наташа. Посреди Красной площади она обхватила Северина руками за шею и буквально впилась губами в его губы. Застыли надолго, так что даже бронзовый Сергий Радонежский, поначалу возмутившийся, успел успокоиться и под конец снисходительно кивнул головой. Но вот Наташа отстранилась, впрочем, недалеко, так и не сняв рук с плеч Северина.
— Первого мы назовем Ванечкой, — сказала она с чрезвычайно серьезным видом, — и не спорь!
— Иван — хорошее имя, — Северин изобразил покорность, это ему не стоило больших усилий, сдержать улыбку оказалось труднее.
Тут Наташа опустила правую руку и легонько постучала пальцами по низу живота.
— Ванечка, ты слышишь? Папа согласен, — сказала она с прежней серьезностью.
— Уже! — улыбка вырвалась наружу. — Откуда ты можешь знать?
— Женщина всегда знает!
Глава 29
Главное чудо
Москва, 19 мая 2005 года, два часа дня
Начал Шибанский все же с маленького чуда — их всех беспрепятственно пропустили в Кремль, закрытый в тот день для посещений.
— Куда мы идем? — тихо спросил Северин у Наташи, когда они миновали Троицкие ворота и Кремлевский дворец съездов.
— Мне кажется, что дядя хочет показать тебе Благовещенский собор, он наблюдает там за реставрационными работами, — ответила Наташа.
Северин покопался в памяти. В Благовещенском соборе он, кажется, не бывал, вот в Архангельском, том, что завиднелся вдали, бывал точно, там гробницы русских великих князей и царей до Петра I, и вот в этом, что стоял по правую руку, бывал, это, как он теперь твердо знает, Успенский, действительно, один в один с тем, что в Лавре, только размером поменьше и часовенок по углам нет. Тут он увидел еще один, многоголовый, облитый сверху золотом, белокаменный собор. Нет, в нем он почему-то не бывал.
Шибанский остановился у высокого, сложенного в виде усеченной пирамиды крыльца, снял шляпу, широко перекрестился, поклонился собору. Наташа, поправив платок на голове, последовала его примеру. И вдруг правая рука Северина поднялась вверх и сотворила крестное знамение. Он с некоторым смущением скосил глаза на Биркина, но и тот перекрестился, как-то суетливо, мелко, неумело. «У меня, чай, получше вышло, кокарда — пряжка ремня — правый погон — левый погон», — Северин постарался иронией перебить смущение от несвойственного ему и непроизвольного движения. На первый раз удалось.
Шибанский поднялся на крыльцо и первым вступил в распахнутую дверь, они последовали за ним. Первое, что отметил Северин, ступив под сень собора, это то, что реставрационные работы тут действительно велись. Памятуя давнишние впечатления от кремлевских соборов, он ожидал увидеть блеклые, частью выбитые фрески, темные иконы, крошащиеся стены и истершийся пол, здесь же все пребывало в порядке, и даже бледность красок некоторых фресок выглядела уместной, подчеркивая их древность.
Особенно поразил портал, ведущий, вероятно, во внутреннее помещение собора. Две пары изящных колонн поддерживали тяжелую арку, стены портала постепенно загибались внутрь и перекрывались двустворчатыми золотыми дверями. «Нарочно закрыли, чтобы вы могли оценить красоту», — донесся голос Шибанского. Северин кивнул, но более своим собственным мыслям: «Да, пожалуй, золото на голубом или синем мне больше всего нравится». Он еще раз окинул взором портал и подошел ближе. Надо же, не лепнина, резьба по камню, очень искусная! Двери оказались все же не золотыми, а медными, состоящими из десяти пластин, на каждой из которых был нанесен свой рисунок. Но техника письма была удивительной, чрезвычайно тонкой и четкой, тем более удивительной, что непонятной, как будто рисовали золотом, именно золотом, а не золотой краской, по меди. Северин отступил на несколько шагов назад, почти до самой противоположной стены и не отказал себе в удовольствии еще раз полюбоваться порталом.
