Что с таким поделаешь?! Пришлось приступить ко второй части допроса.
— Кто вчера вечером у князя был?
— Первым сразу после вечерни прибыла особа вроде как священнического сана, но в мирском одеянии.
— Почему же ты решил, что священнического сана?
— Лицо у него такое, сухое и глаза огнем горят. Прибыл же в карете, шестерней.
— Как приказал доложить?
— Его князь сам на крыльце встретил. Я тогда вдругорядь подумал, что священнического сана. Князь редко кого удостаивал…
— Долго разговаривали?
— С час.
— О чем?
— Не знаю.
— Неужто даже краем уха не подслушал?
— !!! Подал, как приказано было, два стакана воды простой и хлебцев пресных и удалился.
— Ясно. Кто потом был?
— Барышня были. Князь меня предупредил, я их сразу в кабинет препроводил. На пролетке прибыли, одне.
— Какая из себя?
— Стриженая.
Исчерпывающая характеристика! В сочетании с «одне» так и уничижительная.
— Им что подавал?
— Князю — обратно стакан воды, барышне — кофию с пирожными.
— А у князя с барышней… — я многозначительно замолчал и, не дождавшись ответа, намекнул дальше, — дела сердечные или как?
— !!! У князя супруга имеется.
Аргумент убедительный, нечего сказать.
— И где супруга пребывает?
— В имении.
— В каком?!
— Где их милости угодно будет. У князя имений много.
Отложив на время расспросы о супруге князя, потребуется, так разыщем и благоверную, я вернулся к стриженой.
— Гостья долго пробыла?
— С полчаса.
— О чем говорили, как понимаю, не знаешь.
— При выходе, в дверях, оне сказали князю, что дескать, еще вернутся, и добавили, что не одне вернутся.
— Как сказала? Тоном каким?
— Неподобающим.
Я подозреваю, что для старого слуги подобающим для особ женского пола было смиренное молчание. Поэтому я не стал его больше об этом пытать, я и сам прекрасно знал, как говорят нынешние стриженые девицы, именно что неподобающе! Но обещание вернуться я занес в память. Именно что кто-то вернулся, уже после моих грабителей. Это мы проверим-с! Пока же я перешел к третьему посетителю.
— Тот пришел, сказал, что назначено, просил доложить.
— Доложить! Как?!
— Это имя я до могилы в душе сохраню и Господу доложу — Достоевский! — с ненавистью сказал Кутузов.
— Кто таков? Как выглядел?
— Каторжник! Колодник! Я эту породу за версту чую!
— Это почему чуешь?
— Да по взгляду, вроде как волчьему, настороже и рыскает, всего тебя с ног до головы ощупывает и в душу заглянуть норовит. Такой только на каторге приобретается, без него там, чай, и не выжить.
— А одет как?
— Как бывший каторжник и одет. Пальтишко худое, башмаки разбитые, шапчонка вытертая, чай, из кошки.
— А что же хозяин?
— Князь приказал подать ему стакан воды, этому же — чаю самого крепчайшего. А потом — пепельницу, — с отвращением сказал Кутузов.
— А что, князь не курил?
— !!! Дыма не переносил!
— Сколько пробыл?
— Не знаю. Князь приказал мне идти почивать.
— И ты пошел?
— !!!
Я уже устал от этих диких взглядов, но все же задал последний вопрос.
— А коньяк вы где держали?
— Малый запасец здесь, в буфете, а большой в подвале, — Кутузов встал и, подойдя к стоявшему в углу буфету, отворил дверцу, — две бутылки пропали, — озадаченно проговорил он и, отворив другую дверцу, — еще чарки серебряные, три, и кубки малые веницьянского стекла, тоже три.
— Неужто вы буфет не запираете? — с некоторым удивлением спросил я, ведь во всех приличных домах, вот и у меня, буфеты с напитками всегда запирают, от соблазна прислуги.
Ответом был все тот же дикий взгляд.
* * *
Вторая половина дня прошла в обычной суете, которая мне, истосковавшемуся по делу, было даже чем-то приятна. Рутинное на этой стадии расследование нарушило лишь одно происшествие. Вскоре после обеда, точнее говоря, часа, когда все люди, не занимающиеся сыском, вкушают заслуженную трапезу, мне доложили, что прибыли за телом князя. Я намеревался воспрепятствовать этому, потому что характер убийства требовал тщательного медицинского освидетельствования и даже вскрытия, но граф Адлерберг, к тому времени уже вернувшийся из дворца, сказал мне, что имеется высочайшее повеление без промедления выдать бренные останки, тем более что уже заказан отдельный вагон для перевозки тела в Москву. Мне оставалось только подчиниться.
Я ожидал увидеть кого-нибудь из ближайших родственников князя, но передо мной предстал их поверенный в делах, Пантелеймон Никифорович Головастый.
— Мне поручено забрать тело князя и некоторые вещи, — с каким-то высокомерием, не приличествующим адвокату, сказал он, протягивая мне телеграмму из Москвы, надлежащим образом заверенную.
— Как же они узнали? — воскликнул я, с удивлением глядя на время отправления телеграммы — 9.22 пополуночи.
Поверенный только плечами пожал, не удостоив меня ответом. «Ну, погоди!» — подумал я и сказал:
— Вещи из кабинета выдать не могу до окончания следствия.
— Отлично понимаю, — ответил Головастый, — вы только забыли добавить «и до оглашения завещания князя». Но то, что мне предписано взять, не имеет к вашему расследованию никакого отношения, это некие семейные реликвии, не имеющие никакой материальной ценности. Тут указано, — он вновь ткнул мне в лицо телеграмму, бесцеремонно вошел в кабинет и направился к бюро.
Там он, сверяясь еще с одним листком, стал шарить рукой внутри, отыскивая потайной рычажок.
— Не это ли ищете? — спросил я его, указывая на маленькую стопку на столе.
Головастый раскрыл книгу, посмотрел на титульный лист, опять сверился с листочком, удовлетворенно кивнул, то же и с тетрадями, которые он два раза пересчитал.
— Премного благодарен, — буркнул он и спрятал реликвии в портфель.
* * *
К концу дня я заехал в департамент. Человек, искушенный в столичных и чиновных интригах, по одной этой фразе может понять всю двусмысленность моего тогдашнего положения. С одной стороны, у дома князя Ш. меня ожидала пароконная казенная коляска, с другой, никто из высоких начальствующих особ официально не представил меня и не огласил указ его императорского величества. Как тут было не вспомнить крючкотвора Набокова, департамент еще не был моим. Посему я туда не прибыл, а именно что заехал, на самое короткое время, для отдачи необходимых распоряжений. Как бы то ни было, распоряжения мои были приняты к исполнению.
