Наконец, машина соизволила тронуться и тут же резко остановилась, едва не ткнувшись носом в асфальт. Перед капотом промелькнул высокий изломанный силуэт, чем-то похожий на огородное пугало — на кресте тела свободно болтались какие-то обноски. Но общение с Погребняком не прошло даром, Северин увидел не пугало и даже не человека, а привидение или, тьфу-тьфу-тьфу, ожившего мертвеца.
— Да откуда же ты взялся! — вторил его мыслям возмущенный возглас Сечного. — Как из-под земли выскочил! Эй, ты куда? — и озадаченно: — Растворился.
«Да шут с ним!» — подумал Северин и вернулся к своей картинке. Наконец, сложился ключевой фрагмент: письменный стол, на нем развернутый фолиант, рядом стопка книг с золотыми обрезами, которые странно сочетались с белесыми обертками из кальки. Сколько же их было? Северин напряженно сфокусировал взгляд, принялся считать. Семь! «Надо бы вернуться!» — подумал он и оглянулся вокруг. К его удивлению, отъехали они совсем недалеко, по сути, никуда не отъехали, только, подчиняясь одностороннему движению, развернулись на параллельную Пятницкую и там почему-то притулились к обочине. Сечной, казалось, тоже пребывал в некоторой прострации.
— Евгений Николаевич, я тут вспомнил, мне надо срочно на работу заскочить, это тут близко, а вы спешите, так берите мою машину и — поезжайте! — истерично вскрикнул он.
— Нет, Александр Борисович, мы по-другому поступим, — твердо сказал Северин, — мы сейчас вместе вернемся в особняк господина Погребняка. И — быстро! — щелкнул кнут.
Сечной подчинился немедленно и даже с охотой. Яростно сигналя, он резко бросил машину в движущийся поток и через пару минут остановился на неостывшем еще месте у блестящего серым мрамором крыльца.
* * *
Леха едва увернулся от машины. Господи, откуда же она взялась?! Ведь смотрел по сторонам, пустая улица была! Ох, что-то не то с головой! И в глазах мутится, и ноги ватные, худо, совсем худо!
В ту ночь он едва добрел до квартиры, где обретались кореша. Хорошие они все-таки мужики, не задавали глупых вопросов, не пеняли, что ни разу не зашел после освобождения, косячок дали, полегчало. А днем, когда проснулся, еще и таблетку дали. Сказали: кислота. Это еще лучше. От косячка у него в горле першит и сразу кашель начинается, а тут, наоборот, грудь расправилась, по жилам не водица заструилась, а самая настоящая кровь, достало сил, чтобы добраться до особняка Юрия Павловича.
Там все было тихо, ни встревоженных толп, ни суматохи, несколько женщин в черном что-то оживленно обсуждали, собравшись в кружок на тротуаре, это как обычно, изредка какие-то люди поднимались по крыльцу, звонили в дверь, что-то говорили в переговорное устройство, большинство уходило несолоно хлебавши, но некоторых пускали вовнутрь, так и раньше было при Юрии Павловиче.
Он совсем собрался уж подойти к дверям, переговорить с охранником, с тезкой, расспросить, как да что, но тут железные ворота поползли в сторону, и на улицу высунулась широкая глазастая морда мерседеса Юрия Павловича. Сильно затемненные стекла скрывали внутренность салона, да и далековато было, метров, наверно, пятнадцать, но Леха вдруг ясно увидел внутри сидящего Юрия Павловича, целого, невредимого, немного задумчивого. Кто бы раньше сказал, что можно вот так видеть сквозь темные стекла, он бы не поверил, такое только Юрию Павловичу было под силу, а вот и ему удалось, или научился чему.
Больше он ни о чем не мог думать, он как-то сразу и ясно понял все, что произошло, точнее говоря, то, что произошло в том проклятом доме. В голове заклубились ватные черные тучи, пошли кругом, сгущаясь в середке, образовавшийся шарик не рос в размере, а, наматывая на себя тучи, почему-то становился все меньше и плотнее, и вот он вдруг вспыхнул ярким светом, ударил по глазам, нырнул в ствол позвоночника, прошил его сверху донизу, нашел лазейку в правую ногу, скатился вниз, прожег дыру в каблуке и ушел в землю, унеся с собой все мысли и силы.
Правая нога после такого не хотела идти, он переставлял ее руками, согнувшись в три погибели, но он дошел. Потом он рассказал корешам все. Нет, они над ним не смеялись, они отличные мужики, они все сразу поняли, не только то, что произошло в том проклятом доме, но и до этого. Развели тебя, как лоха, сказали они, ты им всю работу сделал, а тебя кинули, так только фраера поступают, не по понятиям это. Он и сам знал, что не по понятиям, он бы так никогда не поступил.
Что было потом, он не очень хорошо помнил. Налили стакан, он выпил, налили еще один, он и его выпил, не оттого, что хотелось забыться, просто брюхо почему-то отказывалось еду принимать, а водку принимало, и вроде бы сил прибавлялось. Вчерашний день как-то выпал, или он его проспал? Не помнит. А сегодняшним утром его растолкали и дали пистолет. Извиняй, сказали, что дрянной, но за те деньги, что ты дал, лучше не достать. Пользоваться-то умеешь? Конечно, умеет, сейчас любой умеет, другое дело, что не приходилось.
Он все хорошо продумал: как войдет, что скажет, что сделает. Но мерное покачивание вагона метро почему-то навеяло мысль о матери, как она там, как будет жить после, нехорошо, что так и не увиделся с ней, домой, конечно, нельзя, но можно было посторожить на улице, когда она пойдет в магазин. Так задумался, что не заметил, как вышел из метро, как ноги сами понесли к особняку, к главному входу, куда ему было нельзя. Визг тормозов привел его в чувство, подхлестнул, он юркнул в проход между домами, остановился, отдышался. Господи, как же ему худо!
А дальше все пошло по плану. У заднего входа в особняк охраны не было, Юрий Павлович никого не боялся, он только не любил, когда ему досаждают всякие ненормальные, а от таких достаточно было запертой крепкой двери. Главное, чтобы засов изнутри не заложили, но женщины этим пренебрегают. Каринка как-то сломала себе при этом ноготь, после этого и пренебрегают, сломанных ногтей женщины боятся больше, чем мышей. А у Юрия Павловича только женщины работают, не считая трех сменных охранников и шофера, да вот он еще иногда помогал по хозяйству.
Но если вдруг с какого переляку засов задвинули, так он через маленькую дверцу у самой земли пролезет. Ему объяснили, что когда-то очень давно, когда, наверно, этот особняк построили, там был угольный погреб. Зачем хранить уголь в погребе? Уголь же не портится. Сейчас там склад, пачки книг, коробки с кассетами, еще какие-то коробки. Потому дверцу и не заделали при ремонте, чтобы удобнее было их сгружать-разгружать. Он для этой дверцы специальный инструмент прихватил, ан и не понадобился, эти шлюхи не заложили-таки засов.
Дверь бесшумно распахнулась. Еще бы не бесшумно, он же сам и смазывал, чтобы никакой скрип Юрию Павловичу не мешал. Он прошел по узкому коридору, осторожно выглянул из-за широкой центральной лестницы. Охранник сидел спиной к нему, уставившись в экраны трех маленьких телевизоров, которые показывали, что делается на крыльце и на улице. Федор, из новеньких, после него появился, выслуживается по началу, с женщинами лясы не точит, бдит. Строгий, как гаркнет через матюгальник, так каждый поймет, что посторонним мимо него ходу нет.
А он пройдет, тихонько. Не удалось. Едва поднялся на три ступеньки, как снизу строгий голос: «Эй, ты кто? Ты куда?» Обернулся. «А, это ты, Леха. Ты это чего, Леха?» Голос какой-то растерянный. И присел испуганно. С чего это Федор вдруг? Ах да, пистолет у него в руках увидел. Как, оказывается, просто испугать человека. Вот только когда он его достал? И зачем? Он же хотел сначала поговорить с Юрием Павловичем, сказать ему все, что он думает, а уж потом…
