Нет, он никак не мог допустить нарушения пусть не идеального, но все же милого его сердцу, привычного и во многом уютного миропорядка! Случались, конечно, в жизни и неприятные моменты, к которым относились, в частности, периодические контакты со столь нелюбимым Тургеневым российским правительством. Вынужденные контакты, самыми разными, тоже, естественно, неприятными причинами вынужденные, о них и вспоминать не хочется. Он вращался в кругах оппозиционных, в которые вход правительственным чиновникам и их агентам был заказан, он встречался с самыми разными людьми, которые находились, по большей части справедливо, на подозрении у правительства. Нет-нет, никаких порочащих сведений о конкретных людях он не сообщал, это противоречило его принципам, он лишь обозревал общественное мнение, выявлял намечающиеся тенденции, оценивал реальный уровень поддержки тех или иных идей. Слова, одни слова, ничего кроме слов.
Случалось, правда, иногда ему выполнять и некоторые просьбы, дела, которые по каким-то причинам нельзя было доверить правительственным агентам, что-то у кого-то забрать, что-то кому-то передать, ничего особенного, ни один конкретный человек от его действий не пострадал! Уменьшая неприятные ощущения, он старался встречаться лишь с очень немногими чиновниками. Избегал посла в Лондоне графа Шувалова, скрепив сердце, плелся на прием к послу в Париже графу Орлову, явное же предпочтение выказывал канцлеру князю Горчакову, человеку интеллигентному и все понимающему.
Вот и сейчас он надеялся, что князь снисходительно отнесется к его небольшой проблеме. Тяжелехонька стала жизнь, приданое, которое он справил дочерям Полины Виардо, почти полностью опустошило его карманы, а тут еще после недавней русско-турецкой войны резко упал курс рубля. Записной острослов Салтыков все шутит: «Еще ничего, если за рубль дают в Европе полцены. А вот что, когда за рубль будут в Европе давать в морду?» Хорошо ему ерничать, в России сидючи, а каково ему, Тургеневу, в этой Европе приходится?..
* * *
Тургенев не стал откладывать визит к Горчакову. Разместившись по своему обыкновению в «Европейской» и справившись в Государственном Совете, что канцлер работает с документами дома, что во все времена служило эвфемизмом тяжелой болезни, он отправился в особняк Горчакова на Морскую. Принят он был незамедлительно, да и как мог министр иностранных дел отказать в приеме французскому резиденту. (Слово это, оброненное несколько раз Горчаковым в связи с Тургеневым, следует понимать, несомненно, самым прямым образом — канцлер имел в виду лишь то, что писатель постоянно проживал во Франции.)
Восьмидесятилетний князь сильно сдал с их последней встречи, щеки обвисли бульдожьими брылами, седые волосы приобрели нездоровый желтый оттенок, левая рука заметно подрагивала.
— Чем обязан, дорогой Иван Сергеевич? — спросил Горчаков после положенного обмена любезностями, заверений в цветущем виде собеседника и жалоб на собственные хвори.
— Спешу сообщить вам, глубокоуважаемый Александр Михайлович, новость чрезвычайной важности. Во время моего последнего разговора с Виктором Гюго… — без долгих предисловий приступил к делу Тургенев.
— Умоляю вас, Иван Сергеевич, не надо о литераторах, — остановил его Горчаков, — они мне еще в лицее надоели! У нас, если вы не знаете, весь выпуск был — одни поэты, кроме меня. Старик Державин их заметил и, в гроб сходя, благословил и все такое прочее, один я, неблагословленный, повлекся влачиться по лестнице государевой службы.
— «Приорат Сиона», тайная и, судя по всему, могущественная организация, — зашел с другого конца Тургенев.
— Масоны! Не говорите мне о масонах! — вскричал Горчаков. — Я все о них знаю. Я сам масон! Или был им, — поправился он, — не помню. Пустые люди, то есть люди не пустые, как же они могут быть пустыми, если я сам, возможно, масон, но ложи их — организации пустые, хуже Английского клуба, впрочем, нет, не хуже, Английский клуб и есть самая настоящая масонская ложа, ничто не может быть хуже самоё себя.
Слушая бормотание Горчакова, Тургенев и мысли не допускал о старческом слабоумии. О, он хорошо знал эту манеру! Придуривание, шутовство и даже юродство издавна считались на Руси лучшим и надежнейшим выходом из щекотливых ситуаций, коим пользовались не только простолюдины, но и высокие сановники, и даже носители верховной власти, цари и императоры. Тургенев верно смекнул, что канцлер по каким-то одному ему ведомым причинам не хотел его выслушать, но упорно продолжал гнуть свою линию.
— Говорит ли вам что-нибудь имя князя Шибанского? — в третий раз закинул невод Тургенев.
— Нет-нет-нет! И не спрашивайте! — замахал руками Горчаков. — Я — по иностранным делам, а с этим — к околоточному, к министру внутренних дел, к государю императору! Именно так — к государю императору! Это прерогатива Его Императорского Величества — великие князья, цари Всея Руси, — Горчаков вдруг осекся, но тут же спохватился и заговорил еще быстрее, — а я по иностранным делам и с теми-то, как все говорят, справляюсь плохо.
— Вы слышали, что случилось в Берлине? Там был конгресс, делили турецкий пирог. Вы там в своем Париже поди и не знали, что мы войну выиграли, не отнекивайтесь, знаю я, о чем французские газеты пишут, но мы эту войну выиграли и щит свой к вратам Царьграда прибили. Тут все переполошились и слетелись. Все по поговорке: один с сошкой, семеро с ложкой. С сошкой — это мы, Его Величество Император Всероссийский, с ложками, а вернее, с ножами и вилками — хозяин дома Его Величество Император Германский, Король Прусский, затем Его Величество Император Австрийский, Король Богемский и Апостолический, Король Венгрии, — канцлер, возможно, забывшись, перешел к другому, не менее надежному приему смирения нежелательного собеседника, скрупулезному, строго протокольному перечислению всех действующих лиц, — затем Ее Величество Королева Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии, Императрица Индии, Его Величество Король Италии, затем единственный не венценосный, Президент Французской Республики, в качестве агнца для заклания присутствовал Его Величество Император Оттоманов. Вернее, все вышеперечисленные высокие персоны незримо присутствовали на конгрессе, особу Его Императорского Величества представлял ваш покорный слуга, хозяина дома — канцлер князь Отто Бисмарк фон Шёнгаузен, Вену — граф Юлий Андраши, Чик-Шент-Кирали и Крашна Горка, королеву Викторию — высокопочтенный Веньямин Дизраэли, граф Биконсфильд, виконт Гюгендена.
— С этим старым евреем у меня и случилась нелепая промашка, заметно уменьшившая наши приобретения в этой войне, — Горчаков неожиданно вернулся к прежней тактике. — Мы так долго и основательно готовились к этому конгрессу и переделу карты Европы, что сами карты забыли в Петербурге. Кроме одной, на которой государь император собственной рукой соизволил провести три линии: синим карандашом — то, что мы хотели бы получить, зеленым — то, чем мы удовлетворимся, а красным положил предел нашему позору и отступлению. Но с одной картой работать несподручно, пришлось отправить секретарей в берлинские магазины покупать карты, нашли только немецкие, а на них болгарские да сербские названия выглядят варварской тарабарщиной, очень неудобно, так что я заветную карту всегда при себе держал для справки.
