— И как же вы намереваетесь воспрепятствовать мне? — спросил он с улыбкой.
— Я убью вас! — воскликнул Демидов.
— Вероятно, способом, почерпнутым из тех же романчиков, составляющих основу вашего образования, — на дуэли?
— Именно! Стреляться! Немедленно! Через платок!
— Стреляться с вами через платок я не буду, — спокойно ответил князь Шибанский, — это не дуэль, а убийство, вернее, самоубийство, моя вера его запрещает. А на шпагах — извольте. Но должен предупредить вас, что для вас это будет то же самоубийство. Вера Сан-Донато его допускает? Возможно, вас остановит воспоминание о другой Вере, о княгине Вере Кирилловне?
«Нет, не остановит, — подумал князь Шибанский, глядя в налитые кровью глаза Демидова, — экий бык! Придется идти за шпагами».
Воспоминание о княгине Вере Кирилловне действительно не могло остановить Демидова, разве что, наоборот, распалить его сверх меры, но он уже ни о чем не думал и ничего не слышал, он был весь в грядущем поединке, нет, почему в грядущем, он уже дерется, вот и шпага в его руке, он отводит удары князя Шибанского, один, второй, третий и делает, наконец, свой коронный выпад, вонзая шпагу по рукоять в ненавистную грудь. Демидов так увлекся проплывавшей перед его мысленным взором картиной, что и взаправду сделал выпад, направив свой сжатый кулак, в котором ему виделась шпага, в грудь стоявшему напротив него князю. Князь Шибанский, легко читавший по его лицу, снисходительно усмехнулся и уклонился от удара, сделав небольшой шаг назад.
Граф Павел Шувалов никогда не признавался в том, что он нарочно подставил ножку князю Шибанскому. Такой поступок он считал постыдным, хотя стыдиться следовало не этого, возможно непроизвольного движения, а того, что случилось потом. Князь споткнулся и стал заваливаться назад, тут его достал второй выпад Демидова, который продолжал свою победную атаку. Князь рухнул навзничь, приложившись затылком об угол массивного стола. На короткое мгновение он потерял сознание, это решило дело.
Демидов, забыв все правила честного боя, бросился на поверженного князя. То же и Шувалов, который позднее уверял, что хотел лишь связать князя. Даже Щербатов увлекся общим порывом, схватив с кресла подушку, он сунул ее Демидову, только для того, чтобы заглушить крики князя Шибанского и помешать тому призвать на помощь слуг, так он говорил потом. При этом он сам споткнулся и упал на ноги князя, торчавшие из-под навалившегося на него Демидова.
Когда князь Шибанский очнулся, он обнаружил себя лежащим на спине на полу, на него давила изрядная тяжесть, но лица своего противника он не мог видеть, потому что голову его закрывала подушка. Князь судорожно вздохнул, шелковая наволочка еще плотнее приникла к губам. Ноги были придавлены к полу, он заелозил ими, пытаясь высвободиться, но безрезультатно. С руками повезло чуть больше. Превозмогая давление, он согнул в локте правую руку — он поднимал за задник тяжелые кареты, что ему человек! — рывком оторвал руку от пола и схватил за голову человека, лежавшего на нем. Кто-то вцепился в эту руку, пытаясь оторвать ее, но при этом освободилась левая рука, которая тут же пошла в ход, уперлась в подушку, отжимая ее вверх. Эх, кабы не злосчастная подушка! Ему бы вздохнуть пару раз полной грудью, и он расшвырял бы эту навалившуюся на него свору, как медведь расшвыривает налетевших на него собак. Но…
* * *
Убийцы стояли у маленького столика близ распахнутого окна и медленно приходили в себя, стараясь не смотреть на казавшееся огромным тело князя, распростертое на полу посреди кабинета. Демидов осторожно ощупывал подушечками пальцев саднящую щеку и ухо, горевшее как оторванное. Расторопный Пашка Шувалов нашел в буфете бутылку коньяка и три серебряные чарки, коньяк немного отрезвил их и направил мысли на поиск выхода их создавшейся ситуации.
Собственно, искали они даже не выход, а того, кто укажет им этот выход. Естественно, что они вспомнили о самых близких им людях. Демидов хотел сейчас только одного: оказаться рядом со своей женушкой, княгиней Верой Кирилловной, которая столь неожиданно проявила редкую осведомленность и практический ум. Шувалов посетовал на то, что нет в Петербурге отца, он бы непременно что-нибудь посоветовал, потом с надеждой метнулся к великому князю Владимиру Александровичу, но тут же осадил себя — мало тот его высмеял! У князя Щербатова, как мы знаем, самым близким существом была собака, от дога Винера его мысль, прихотливо изогнувшись, устремилась к Победоносцеву.
— Надо бы доложить, — неуверенно и удивляясь сам на себя, сказал он, — Константину Петровичу…
Мысль эта, возможно, за отсутствием других, встретила поддержку друзей и сразу взбодрила их, как будто все неприятности остались уже позади. Демидов первым рванулся к дверям, но Шувалов со Щербатовым охолодили его — с такой физиономией две недели нельзя будет в приличном обществе появляться, засмеют, что подрался с женой. Так и выскочили вдвоем из особняка и, запрыгнув в карету, помчались на квартиру к Победоносцеву, оставив Демидова, несмотря на его слезные уговоры, сторожить в кабинете князя Шибанского. Демидов не выдержал и минуты рядом с телом, он выбежал из кабинета и сел на банкетку в прихожей, обхватив голову руками и закрыв глаза.
Получасом позже похожее желание овладело и Щербатовым с Шуваловым. Победоносцев обрушил на их головы громы и молнии, гнев его казался непритворен и непреходящ. Возможно, Победоносцев даже несколько переборщил в нотациях и перечислении будущих кар, потому что не следил за тем, что произносит его язык. Он думал.
Первым чувством, которое он испытал при известии о смерти князя, была скорбь. Встреча с князем Шибанским произвела на него сильнейшее впечатление, он действительно пребывал в некоем помрачении рассудка, испытывая непреодолимое желание распростереться ниц перед ним, и несмотря на то, что он выговорил заранее заготовленные слова, от князя он вышел в твердом убеждении, что этот человек нужен России, он, единственный, и нужен, потому что он, единственный и в одиночку, может вытянуть этот кажущийся неподъемным воз, называемый Российской империей. Лишь дома, оторвавшись от ореола святости и силы, исходившей от князя, Победоносцев немного пришел в себя. А как же мы, мы все, пекущиеся о благе России и трудящиеся не покладая рук, мы что же, не нужны, подумал он. Все наши усилия и горение ничто перед благословением, нисходящим на него? И теперь эта мысль вновь посетила его, придя на смену скорби. Господь защитил бы своего избранника, случайное и глупое убийство князя Шибанского не есть досадная и трагическая случайность, это есть знак, послание Господа, что Его благословение на их стороне, что они все делают правильно.
Победоносцев приободрился и направил свои мысли на то, за чем, собственно, и пришли к нему молодые вертопрахи — на поиск выхода из сложившейся ситуации. Такого выхода, который позволил бы избежать гнева государя, направил бы расследование в ложную сторону, нет-нет, не просто в ложную, а в такую, что может принести даже и выгоду, и в то же время смирит приверженцев князя, не просто смирит — повергнет их в шок. Личность князя подсказала решение: распятие, распятие, совершенное приверженцами какой-нибудь секты, какой, это решим потом, пока же дадим намеки и на иудеев, и на сатанистов, и на чернокнижников. Победоносцев быстро перечислил необходимые улики: звезда Давида, свежая кровь в чаше, черный петух.
