«Рядом с ней я лучше выражаю свои чувства. Когда мне плохо, тремор усиливается. У меня слабеют руки, температура тела падает, — написала Анна. — Когда Октавия всплыла ко мне на поверхность, все чувства, которые я пыталась спрятать внутри, словно хлынули наружу. Я разрыдалась. Но потом я перестала плакать, потому что на мне был осьминог».
За исключением дня похорон Шаиры, Анна проработала в океанариуме всю неделю без выходных, за что была признана лучшим волонтером мая.
Остальные школьные годы были для нее не менее трудными; временами Анна пыталась избавиться от боли с помощью таблеток. Но она никогда не принимала их, если на следующий день ей предстояло работать с животными, и тем более не делала этого в самом океанариуме. «Когда я здесь, мне больше ничего не нужно», — призналась она.
«Это было самое тяжелое лето, — написала мне Анна, — но в то же время дни, проведенные в океанариуме, были лучшими в моей жизни. Я узнала, что можно одновременно испытывать счастье и печаль».
Именно это мы чувствуем при виде того, как Октавия, наш инопланетный беспозвоночный друг, в конце своей жизни с поразительным упорством и любовью ухаживает за неоплодотворенными яйцами. Нас переполняют душераздирающие чувства — и гордость, и печаль…
В своем романе «Таинственный сад» Фрэнсис Бернэтт описывает красоту и неприкосновенность яиц: «В этом саду не было ни единого человека, который бы всем своим существом не сознавал сокровенную истину: если забрать яйцо из гнезда или повредить его, весь мир вдруг закружится в бешеном круговороте и в одночасье разлетится на осколки… и наступит конец счастью, которым напоен этот сказочный весенний воздух». Яйца определенно были первым объектом любви в живом мире, а первым ее проявлением была забота о яйцах. Эта любовь — самая древняя, самая чистая и самая вечная. Она прошла через миллионы лет, через миллиарды живых видов. Недаром мудрецы говорят, что любовь неподвластна смерти.
И Анна — живое воплощение этой истины. Как Октавия заботится о яйцах, которым не суждено вырасти в маленьких осьминожек, так и Анна ухаживает за могилой своей лучшей подруги. Она рассказывает, как ищет самые красивые камни и приносит их на кладбище, потому что знает, что любовь длится вечно и даже смерть не в силах стереть ее след с лица земли.
Хотя из яиц Октавии не вылупятся детеныши, усердие и изящество, с которыми она за ними приглядывает, наполняет нас благодарностью. Неизбежная скорая смерть Октавии — акт самой сильной, самой зрелой и самой самоотверженной любви, на которую способно живое существо, какой бы короткой и странной ни была его жизнь.
* * *
В конце августа Октавия все еще активна и полна сил. Билл рассказывает, что за день до моего визита, когда он кормил актиний и морских звезд в ее аквариуме, Октавия вдруг вытянула руку, выхватила из щупалец соседей две мойвы и жадно их съела. «Она может прожить еще довольно долго, — с радостью говорит Билл. — Поэтому я придумал кое-что для Кали».
По словам Уилсона, Кали начала чудить. Сначала она обливала всех водой. Потом укусила Анну. Затем под дулом своего водяного пистолета требовала у нас мойву. В последнее время она стала вести себя как-то странно. Когда мы открываем крышку бочки, Кали всплывает на поверхность, но ненадолго. Почти сразу она опускается вниз, становится бледной и смотрит на нас со дна. Я спрашиваю Билла, беспокоит ли его такое поведение. «Пока нет», — говорит он.
В очередную Чудесную среду Кали ведет себя точно так же. Когда мы с Уилсоном открываем бочку, наша красавица пробкой выскакивает на поверхность — мантия раздута, перепонки между рук вздымаются подобно парусам. Но она не переворачивается вниз головой, чтобы попросить мойву. Уилсон берет ее вторую левую руку, разворачивает присосками вверх и кладет на нее рыбу. Она ее принимает. Но вместо того, чтобы съесть лакомство при нас, как раньше, она опускается на дно и бросает его там. Кажется, она предпочитает просто смотреть на нас, но не хочет взаимодействовать. Уилсону ничего не остается, кроме как закрыть крышку.
После обеда мы с Уилсоном и Кристой навещаем малышку еще раз. Кали плавает в верхней части бочки и ждет, когда откроется крышка. Она нежно присасывается к нашим рукам примерно на полминуты. Когда ее присоски касаются пластыря на моем большом пальце, она останавливается и неуверенно изучает эту новую для нее вещь. Интересно, понравился ли он ей на вкус? Но вскоре она отпускает нас и опускается на дно. Мое сердце сжимается от тревоги. Она заболела? Устала от людей? Ей плохо в ее небольшой, совершенно пустой бочке? Мы ее больше не интересуем?
Но, как только я отхожу от бочки, чтобы поговорить с Биллом, Кали мгновенно поднимается на поверхность, огненно-алая от волнения. Она ищет меня? Уилсон зовет меня обратно. Я глажу ее по голове, и осьминог остается со мной несколько минут, после чего снова опускается на дно. Она смотрит на нас, но ее глаза непроницаемы.
Уилсон серьезно обеспокоен. После моего отъезда он решает поговорить с Биллом.
— Кали контактирует с людьми намного больше, чем любой другой осьминог. Ты со мной согласен? — спрашивает он.
Билл кивает головой.
— На прошлой неделе у нее было очень много посетителей. Я считаю, даже слишком много.
Билл соглашается. Он уже думал об этой проблеме. Исследования многих ученых, в том числе и Дженнифер, показывают, что дикие осьминоги проводят 70–90 % всего времени, затаившись в укромных логовах. Но, когда Кали не в настроении и не хочет взаимодействовать с людьми, ей попросту некуда спрятаться в ее бочке. У нее нет укрытия, как в аквариуме у Октавии. В результате она стала «всеобщей игрушкой», говорит Уилсон.
Несколько недель назад с разрешения Билла я подарила Кали чистый глиняный горшок, чтобы ей было куда прятаться. В лаборатории Миддлбери осьминоги так ценят подобные горшки, что их даже используют как вознаграждение за правильное прохождение лабиринта. Но Кали этот горшок не привлек. Мы никогда не видели, чтобы она в него заползала — стоит нам открыть крышку, как она уже всплывает на поверхность. Поэтому в конце концов Билл его убрал. В бочке и так стало тесновато, потому что теперь Кали выросла до двух третей размера Октавии.
Но у Билла не было выбора. Он не мог поместить ее в большой аквариум вместе с Октавией, потому что один осьминог почти наверняка попытается убить другого. «Я хочу создать для нее новую экосистему», — заявил Уилсону Билл.
Но проще сказать, чем сделать. «Это как цепочка из домино, — позже разъяснил мне Уилсон. — Чтобы переместить одну рыбу, сначала нужно отселить другую, а вместе с этой рыбой вам придется переселить кучу других рыб, которые живут вместе с ней… А что самое главное, ни результат, ни время, потраченное на процесс, от вас не зависят». Каждый день в океанариуме рождаются и умирают животные, и регулярно поступают новые — от Службы охраны рыбных ресурсов и диких животных, из других океанариумов со всех Соединенных Штатов и Канады, от научных экспедиций.
Поступление и переселение нового животного — всегда довольно непростое и зачастую неожиданное событие. Однажды утром я нахожу Билла рядом с переносным аквариумом, в котором плавает десятикилограммовый омар, выловленный у побережья пляжа Наусет города Орлеан в штате Массачусетс. Это подарок анонимного победителя продовольственной лотереи на рыбном рынке Cap’n Elmer’s Институту исследований рака Dana-Farber. Клешни омара настолько тяжелые, что он не в состоянии их поднять. В другой день в Пресноводную галерею поступают восемнадцать амазонских скатов-хвостоколов, каждый размером с коврик для ванной. Они жили в гигантском аквариуме у парализованного человека. В его доме на первом этаже начали ремонт, да и скаты выросли слишком большими, чтобы их можно было содержать в квартире. (Этот владелец был несказанно благодарен океанариуму за то, что тот забрал у него животных, но разразился слезами, когда фургон со скатами отъехал от его дома.)
