Он каждую неделю спрашивал, как у меня дела. Он был единственным человеком, с которым я мог по-настоящему поговорить. Каждый раз, когда мой друг Чиз вез меня в студию, я надевал толстовку с капюшоном и темные очки и всю дорогу плакал. Мы ездили по шоссе 101 и проезжали мимо ожогового центра, что меня каждый раз расстраивало. Никто из окружающих не понимал глубины моей депрессии. Несмотря на то что Адаму обожгло лишь несколько сантиметров поверхности тела, он понимал, что произошло. Он всегда говорил мне: «Чувак, мне тяжело, Трэв, потому что у меня есть только кот Маггси. У тебя замечательные дети, и ты знаешь, что должен быть сильным ради них, а у меня всего лишь кот. Мне хотелось бы жить ради чего-то большего».
Насчет моих детей он был прав: каждый день мне напоминали, что я должен держаться ради них. У меня замечательные дети, и они стали для меня истинной целью в жизни. Мне выпал второй шанс, и пришлось ценить каждую минуту, которая мне с ними осталась. Благодаря им я перешел в режим выживания. Они стали источником всей моей силы.
17. Призрак на танцполе
Когда я поступил в ожоговый центр в Джорджии, Марк со своей женой Скай сразу же приехали меня навестить. И, к моему большому удивлению, мне стал писать Том. Он прислал мне фотографию, где мы втроем на подводной лодке на Ближнем Востоке, как раз в то время, когда мы давали концерт на военно-морской базе в Бахрейне: она служила символом нашего прошлого. На другом снимке по нему ползали его дети: такая у него теперь была жизнь.
До этого я не разговаривал с Томом лет пять. И не надеялся, что снова с ним поговорю. Я смирился с тем фактом, что блинки распались, и давно стал жить своей жизнью. Но, когда я получил эти письма, написанные от руки, стало очевидно, что ему не всё равно, несмотря на то как мы расстались.
Я позвонил ему из больницы. Не думаю, что он ждал моего звонка, но было круто поболтать с ним по телефону. Он шутил о том, что я в больничной постели, и спрашивал, голый ли я. Когда мы попрощались, я сразу позвонил Марку и сказал: «Том такой классный и смешной – он всё тот же парень, которого мы знали когда-то. Мне было приятно с ним пообщаться».
ТОМ ДЕЛОНГ (гитарист / вокалист, Blink-182)
Я не видел Трэвиса четыре или пять лет. Когда мы снова встретились, самую большую перемену я заметил в его преданности семье. Я был рядом с Трэвисом, когда ему было плохо, и, думаю, люди удивились бы, узнав, насколько он эмоциональный. У него очень суровый фасад, он весь в синяках и шрамах от того, через что ему пришлось пройти, но я видел его в моменты, когда всё это уходило, и он был таким же человеком, как все мы.
Мы снова собрали группу и начали гастролировать. Я сидел в аэропорту, и Трэвис протянул мне открытку. Внутри было написано, что он ценит нашу дружбу. Это было неожиданно и очень здорово. Трэвис нечасто совершает подобные жесты – дело не в том, что он не испытывает подобных чувств, а в том, что обычно он их не показывает. Трэвис всегда был тихим и замкнутым. Он защищается, выстраивая вокруг себя стены, через которые порой трудно пробиться. Но внутри он такой же маленький ребенок – как Марк или как я. Трэвис обычно не выражает никаких чувств, а я демонстрирую сразу все.
В группе нам всегда было сложно общаться. Мы похожи на трех старперов, которые не собираются меняться. Мы знаем, что эта группа дала нам всё: мне нравится называть ее неудачным браком, из которого нет выхода. С другой стороны, могло быть и хуже – я видел на «Ютьюбе», как участники одной группы бьют друг другу морды. С нами такого никогда не случится, потому что мы живем в разных отелях и ездим в отдельных автобусах. Мы по-прежнему уважаем друг друга, но у нас постоянно возникают трения.
Лучше всего я общаюсь с Трэвисом, когда играю на гитаре. Вот тогда я ощущаю наше глубокое взаимоуважение. Когда мы играем втроем в одном помещении, это единственные моменты в моей жизни, когда мне удается не думать ни о чем другом, кроме того, что, черт возьми, происходит здесь и сейчас. Когда мы входим в студию перед репетицией, то каждый думает о своем и осторожничает с другими. А потом мы берем инструменты и словно сбрасываем с себя весь груз забот. Мы словно начинаем общаться на другом языке.
Если бы я не познакомился с Трэвисом, в моей жизни не произошло бы много крутых вещей, разве что у меня была бы моя семья. Но больше у меня ничего бы не было. Это одна из тех вещей, которые люди обычно друг другу не говорят, – но это чистая правда. Вот что я чувствую.
В начале 2009 года, когда меня выписали из больницы на пару месяцев, Том приехал из Сан-Диего, и мы втроем собрались у меня дома. Мы поговорили по душам и обсудили, почему группа распалась. Довольно скоро мы пришли к тому, чтобы снова играть вместе. План состоял в том, что для нас троих проект Blink-182 станет приоритетным, но при этом останется время для работы и над другими проектами. Мы договорились, что соберемся в студии через пару месяцев и посмотрим, что получится.
Через пару недель они мне позвонили: Марку и Тому не терпелось поскорее собраться в студии и не хотелось ждать два месяца. Для меня это было гораздо важнее, чем они думали. Я тогда даже из дома почти не выходил. Я боялся выходить на улицу, боялся садиться в машины. Я даже гулять не хотел: просто лежал в постели, накуривался и прятался от внешнего мира. Но я не хотел говорить им об этом. Мне нужно было доказать себе, что я могу выбраться из дома и что я по-прежнему могу играть на барабанах.
Я взялся за работу несколько преждевременно, потому что в студии мне было так хорошо. Я не собирался никому говорить, что на самом деле мне еще нельзя играть. У меня на ногах всё еще были струпья. Моя левая рука, за исключением большого и указательного пальцев, ничего не чувствовала. Я не хотел показывать Марку и Тому, как мне страшно и что у меня онемела рука. Руки не восстановились до конца: каждый раз, когда я играл на ударных, у меня шла кровь. В первый же день мы написали песню, которая потом получила название «Up All Night».
Сразу после этого я набрался смелости позвонить своему врачу и рассказать, что левая рука онемела. Я упоминал об этом еще в ожоговом центре, но не слишком настойчиво, потому что не хотел больше делать операции и спешил вернуться домой. Доктор сказал, что нужно посетить невропатолога: меня осмотрели и выяснили, что защемлен локтевой нерв. Примерно через неделю мне сделали операцию. Вероятно, левая рука уже никогда не станет полностью чувствительной, как раньше, зато ею всё еще можно играть на ударных, а это главное.
Мы с Адамом снова стали вместе играть. У нас была особая связь, потому что мы пережили ту авиакатастрофу вместе и разделили то, что выпадает в жизни немногим. Мы ценили нашу дружбу, нам нравилось вместе заниматься музыкой, и мы были благодарны за то, что остались живы. Мы перестали играть ремикс на песню Джонни Кэша «Ring of Fire» («Кольцо огня». – Прим. пер.) с битами Блэк Роба, и Адам сказал: «Мы больше никогда не будем ее играть». Слова там такие: «Я упал в кольцо огня / Я падаю вниз, вниз, вниз, а пламя всё выше». Это был один из наших самых популярных ремиксов, но теперь он навевал жуткие воспоминания.
