Институции по производству истины
Есть ли противоядие? Может показаться, что упомянутые выше факторы могут превратить некоторые формы «мусорной» культуры в полномасштабную эпидемию. Информацию, касающуюся опасности, разум обрабатывает особым образом, часто обходя нашу эпистемическую бдительность. Морализирующие угрозы – это эволюционный императив, мощные сигналы к сплочению, которые могут использоваться для создания коалиций. Поэтому нас не должно удивлять, что низкокачественная информация предстает широко распространенной и убедительной.
Это, однако, еще не все. Люди создали много видов эпистемических институций, то есть наборов норм и процедур, предназначенных для того, чтобы гарантировать производство правдивой информации. Эти попытки не всегда успешны, но они указывают на стремление к поиску достоверной информации посредством институций, расширяющих присущую нам эпистемическую бдительность и ее масштаб. Вот несколько примеров.
Процедуры гадания известны издавна и почти повсеместно. Люди верят, что полет птиц или бросок костей даст им информацию, которая в известной степени окажется точнее, чем обычные суждения и мнения. В большинстве случаев гадание относится не столько к будущему, сколько к недоступным наблюдению сторонам происходящих событий. Гневаются ли на вас предки? Завидуют ли родственники вашему успеху? Верна ли вам ваша половина и можно ли доверять деловому партнеру? И т. д. Во всех этих случаях гадающий получает нечто отличное от экспертного мнения или мудрости и связанное с некой техникой, которая, как предполагается, дает гарантию истины. Почему люди прибегают к такой технике? Скептическое отношение к гаданиям далеко не новость – еще Цицерон отзывался о них в весьма крепких выражениях
[163]. Но существует рынок таких гарантий, отсюда успех гадателей и медиумов, в том числе и в современном индустриальном обществе, официальные институции которого высмеивают или презирают гадания.
Что делает гадания столь притягательными? Почему внутренности жертвенных животных дают сведения, которые невозможно получить от компетентных и мудрых людей? Почему колода карт говорит о вашей семье нечто более важное, чем может сказать близкий друг? Иными словами, почему этой процедуре вообще придается значение? Возможно, ответ заключается в том, что процесс гадания завершается результатом, который подлежит толкованию, а не формулируется точно. В самом деле, в гадательных ритуалах постоянно подчеркивается, что ни прорицатель, ни его аудитория никак не влияют на результат. Карты перетасовываются, и никто не может угадать, как они лягут и в каком порядке. Кости бросают так, что невозможно угадать, какие числа выпадут. Полетом птиц нельзя управлять, а внутренности барана никто не видит, пока его не принесут в жертву. Иными словами, что бы ни «говорило» пророчество, прорицатель лишь передает сообщение. В реальности дело подчас обстоит иначе, но попытка отстраниться от авторства предсказания говорит сама за себя. Является ли акт гадания механическим (например, с помощью игральных костей) или вдохновенным пророчеством, тот, кто формулирует прорицание, подчеркивает, что он только посредник, а не источник истины. И он, и его клиенты едины в предположении, что за предсказанием стоит некая реальность, что оно не может быть иным и то, как летят птицы или катятся по столу брошенные кости, на самом деле определяется гаданием
[164].
Именно беспристрастность случайной процедуры объясняет, почему в некоторых обстоятельствах гадание выглядит предпочтительнее доступных альтернатив. В Либерии, чтобы установить виновность подозреваемого в убийстве, иногда прибегают к испытанию так называемым деревом красной воды (эритрофлеумом гвинейским). Подозреваемому дают выпить настой листьев этого дерева, сильный яд которого в теории должен быстро убить его, если он виновен. Отказ пройти это испытание приравнивается к признанию вины. Безусловно, испытание ядом – это не оптимальный процесс поиска истины. Иногда яд убивает, иногда нет, но, конечно, это не слишком соотносится с виной обвиняемого. И все же по сравнению с другими процедурами, применяемыми в этих краях, метод хотя бы минимально беспристрастен, что делает его, по мнению некоторых правоведов, значительно более эффективным, чем использование дорогой и в значительной степени коррумпированной системы официального правосудия в Либерии. Испытание ядом доступно всем и за небольшую цену обеспечивает некоторую неслучайную (хотя и не полностью достоверную) информацию о виновности
[165].
Это подводит нас к еще одной заметной сфере эпистемических институций – юридическому спору. В самых разных культурных ситуациях люди устанавливали правила доказательства и выводов, которыми могли бы руководствоваться судьи при сборе свидетельств и установлении ответственности и вины. Очевидно, что у западной правовой традиции здесь нет монополии: к примеру, сложные наборы норм такого рода обнаруживаются в китайской классической правовой традиции
[166]. Похожие примеры отыскиваются и в некоторых бесписьменных культурах. Например, жители островов Тробриан разработали сложную систему норм и доказательств, связанных с владением землей и решением споров из-за нее
[167].
Третий и самый яркий пример – это развитие научных институций и, в более широком смысле, весьма маловероятного вида социальных взаимодействий, которые породили научные исследования в том виде, в каком мы их знаем. Десятилетия социологических исследований показали, что наука – не плод деятельности отдельных умов, для нее требуется чрезвычайно специфическая социальная организация
[168]. Однако трудно определить, что же такого особенного в этом конкретном социальном взаимодействии, почему именно оно производит точные знания, обладающие большой объяснительной силой. Возможно, этот вопрос удастся прояснить, приняв в расчет виды когнитивных способностей и сформировавшиеся в ходе эволюции мотивации, активируемые в контексте научной деятельности, однако этот проект пока находится на начальной стадии
[169].
Наличие институций, которые призваны устанавливать истинность, наводит на мысль, что наше эпистемическое будущее не совсем уж мрачно и человеческий род не обязательно обречен все глубже тонуть в океане ложной информации. Хотя в ответ на такое оптимистическое заявление можно напомнить, что есть две причины, из-за которых технология, в особенности общение в интернете, способствует распространению «мусорной» культуры.
Во-первых, как все мы знаем, постоянное развитие интернета удешевляет получение информации и делает затраты на ее распространение совсем ничтожными. И не только из-за дешевизны связи, но также и из-за резкого снижения значения репутации. Вернемся к малым сообществам. В таких группах обвинение, к примеру, в колдовстве может обойтись очень дорого. Нельзя знать наверняка, поднимутся ли люди против обвиняемого в колдовстве. И обвинитель может дорого заплатить, если окажется, что, кроме него, никто не обвиняет этого человека. Вот почему обвинения такого рода выдвигаются только после долгого периода тайных совещаний, а в некоторых местах никогда не бывают публичными
[170]. Напротив, в современном мире интернет допускает одновременно и анонимность, и географическую удаленность, фактически сводя к нулю социальную цену обвинений и распространения слухов. Неудивительно, что слухи и крестовые походы в интернете отличаются столь злобным тоном, так быстро возникают и часто так широко распространяются
[171].
