– Эва тебя штырит, братан. – Паштет закончил выстраивать новую башню, повернулся к буржуйке и, открыв кочергой дверцу, пошевелил прогорающие поленья.
Гул работавшей по соседству подстанции, к которому они уже привыкли и научились не замечать, немного усилился. Паштету показалось, что он шел не снаружи, а откуда-то из-под земли. Стол, за которым они сидели, чуть задрожал и сложенная для новой партии башня, накренившись, рассыпалась.
– Продул, продул, удодок! – тыча пальцем захохотал Треска. Его глаза были подернуты мутноватой поволокой.
– Я ничего не трогал, – помотал головой Паштет.
– Ага, заливай. – Толстяка стало понемногу отпускать. То ли доза оказалась маленькой, то ли действительно чемпа не тянула на серьезную шмаль.
– Вот те крест! – резкими жестами осенился Паштет.
Сплюнув травяную жвачку в ведро у стола, Треска встряхнулся, сгреб деревяшки и стал заново запихивать в картонку, выстраивая башню.
– Лана, давай по-новой. Ща я тебя ушатаю.
Игра продолжилась.
Неподалеку стоявшее в поле за частоколом пугало вздрогнуло и покосилось, от чего на стылую землю, не удержавшись, спорхнула дырявая шляпа.
Глава 3
Тремор
– «…а вам самим время жить в домах ваших украшенных, тогда как дом сей в запустении? Обратите сердце ваше на пути ваши. Вы сеете много, а собираете мало; едите, но не в сытость; пьете, но не напиваетесь; одеваетесь, а не согреваетесь; зарабатывающий плату зарабатывает для дырявого кошелька, – бормотал Птах, в свете карбидки снимая образа со стен своей кельи и, протирая ветошью, бережно складывая их в походный баул. Второй, уже упакованный, стоял рядом. – Взойдите на гору и носите дерева, и стройте храм; и Я буду благоволить к нему, и прославлюсь. Ожидаете многого, а выходит мало; и что принесете домой, то Я развею. За что? За Мой дом, который в запустении, тогда как вы бежите, каждый к своему дому. Посему-то небо заключилось и не дает вам росы, и земля не дает своих произведений. И Я призвал засуху на землю, на горы, на хлеб, на виноградный сок, на елей и на все, что производит земля, и на человека, и на скот, и на всякий ручной труд…»
[11]
Сверху раздался стук и послышался голос, отвлекая старика от работы.
– Птах, ты тут? Эй, просыпайся!
Блаженный обосновался в погребе барака, где на время были расквартированы строители. Все предложения делить кров с остальными держащийся особняком Птах проигнорировал и перетащил свой немудреный скарб вместе с драгоценными иконами сюда. Постелил набитый соломой ветхий матрас и спал практически на земле. Питался там же, совсем не показываясь в полевой кухне.
– Егор, ау! Я слышу, что ты там.
Одним из немногих способов выдернуть отшельника из полутрансового состояния было назвать его по имени. Повозившись с щеколдой, Птах отпер дверцу и, щурясь, посмотрел на стоявшего над ним Мигеля, опустившегося на одно колено.
– Пора?
– Пора, – кивнул священник. – Все собрал?
– Почти, почти, – заторопился Птах, спускаясь по лесенке вниз и беря очередную икону. – Все здесь. И Николушка, и Матушка, и Серафимушка. Всех умыл дедушка. Все переедут.
– Ну и духота. – Спустившись следом, Мигель немного постоял, пока глаза после яркого света привыкали к полумраку кельи. – И чего тебе с остальными не живется? Не укусят же они тебя.
– Нет, нельзя, – затряс вихрастой головой отшельник. – Не хочу. Бесполезный я там. Строят, дома мастерят. А я храню, стерегу, чтоб на месте все было, как время придет. Крест это мой. Собственный. Нести надо.
– Ну, считай, вахта твоя закончилась. – Мигель помог Птаху снять со стены икону. – Готово почти все. Освящать можно, но без икон нельзя.
– Нельзя, нельзя, – горячо согласился Птах. – Сначала дом заселить нужно, чтобы ждали уже. Нельзя Боженьку с ангелами в пустую церковь намаливать.
– Давай вот это сюда. Так, ну что, все?
Они оглядели опустевший погреб, без икон ставший еще мрачнее. Из обстановки остался только матрас в углу, полкраюхи пресного хлеба у миски с недоеденной кашей и чадящая карбидка на нижней ступеньке лестницы.
– Все.
– Тогда двинулись. Отец Иннокентий ждет. Ух. Этот потяжелее, я понесу.
Они поднялись в барак, и Мигель подождал Птаха, возившегося с крышкой погреба. Чувствуя вес баула, священник в очередной раз укорил себя за то, что не взял тогда из церкви Святой Троицы хранившиеся в ней образа, кроме нескольких, которые поместились в сумку. А что он мог сделать? Снести все на лодку, тут же отозвался внутренний голос. Но кто знал, да и не дело это, выносить из храма иконы. Даже после конца света. А кому они теперь достанутся? Кто будет за ними следить? На этот вопрос у Мигеля, к его небольшому успокоению, ответ имелся. В Антарктике, помимо «О.А.К.», еще теплились очаги выживших. Да, в отличие от разрушенной «Новолазаревской» они находились на серьезном удалении друг от друга. Но ведь они были! А значит, когда-нибудь церковь найдут, и она снова будет использоваться по назначению. Только бы не разграбили… Да полно, он вновь одернул себя. Там у людей есть голова. Должна быть. Вон, русские же жили, к тому же приютили столько людей. А если иконы и разберут по домам, так даже и лучше. В конце концов, других священников на материке он не знал. Кому служить? Может, и были, но встречаться не доводилось.
Только бы на дрова не пошли, снова забередил душу гаденький голосок…
Поправив на плече баул, Мигель тряхнул головой, прогоняя назойливые неуместные мысли. Все нормально. Так и должно быть. Им и этих икон хватит. А со временем, даст Бог, может и получится у местных художников написать еще святых. Красивое православное издание с иллюстрациями Мигель видел в библиотеке. Все по мере поступления.
В селении обитали представители разных наций и вероисповеданий. Были и православные, так что затее священника никто не препятствовал. Правление «Братства» было лояльно к любым конфессиям, поддерживая тем самым культурное наследие представителей разных стран. Мигель помнил передвижную Церковь Святого Грима, в которой сочетались браком Олаф и Милен. Теперь и у них своя будет.
Когда они шли по дороге, ведущей к стройке, священник увидел фермера, направлявшегося к ним через поле и что-то кричавшего, размахивая руками, чтобы привлечь внимание. Мигель и Птах сбавили шаг, давая мужчине возможность поравняться с ними. Подойдя, тот продолжал что-то сбивчиво говорить на датском, указывая в направлении, откуда пришел.
– Подождите, постойте. Я не понимаю, – пытался вклиниться Мигель в поток непонятных фраз. Птах прятался за его спину, опасливо прижимая баул с иконами к груди.
Мужчина продолжал жестикулировать, взяв священника под локоть и явно приглашая последовать за собой.
– Я не понимаю, – повторил тот по-английски, и фермер наконец догадался сменить язык.
