Павел нахмурился. Видимо, мой отказ и напоминание о заговоре вернули его к суровым реалиям XIX века.
– Пусть будет так, господин Иванов, – кивнул император.
И он снова повернулся к подполковнику и к сопровождавшему его штатскому. Подполковник распахнул дверь «Тигра» и предложил Павлу войти в салон бронированного вездехода. Тот, немного поколебавшись, забрался внутрь с третьей попытки. При этом с его головы слетела треуголка, а шпага, нелепо болтавшаяся сзади, зацепилась за порожек машины.
Следовавший за Павлом, словно хвостик, парень лет четырнадцати-пятнадцати растерянно заметался, бормоча под нос что-то по-немецки. Все это время он стоял рядом с императором и, раскрыв от удивления рот, пытался понять, о чем тот говорит с удивительными людьми, которые появились в Петербурге на не менее удивительных повозках. Похоже, что этот юноша все же понимал немного по-русски, потому что время от времени он вздрагивал и с удивлением смотрел то на императора, то на тех, кто с ним беседовал.
Штатский, внимательно наблюдавший за юным спутником Павла, что-то сказал тому по-немецки. Парень в военном мундире кивнул и вслед за императором полез в салон «Тигра».
– Ну что, Алексей Алексеевич, – кивнул он мне, – по коням? Следуем на Манежную площадь. Одним словом, к Зимнему стадиону. Дорогу знаете?
Я кивнул.
– Тогда пойдете замыкающим. Может быть, вам подсадить сопровождающего с оружием? Хотя…
Штатский взглянул на Джексона, который настороженно смотрел на незнакомого ему человека.
– Ладно, с такой сурьезной собачкой вам и в самом деле вряд ли что-нибудь угрожает. Ну, а если что, будем держать связь. Сейчас я принесу вам рацию. И еще – меня зовут Василий Васильевич Патрикеев. Можете звать по имени.
– Хорошо, Василий, – ответил я. – Жду рацию. Эх, угораздило нас попасть хрен знает куда. Одно скажу – если нужна будет наша помощь, можете рассчитывать на меня, мою дочь и моего друга. Но об этом мы поговорим в Манеже…
1 (13) марта 1801 года. Санкт-Петербург.
Герцог Ойген Фридрих Карл Пауль Людвиг
фон Вюртемберг, известный в России
как Евгений Вюртембергский
Два месяца назад я прибыл в этот холодный, мрачный, но необыкновенно красивый город. До того вся моя жизнь ограничивалась крохотным Эльсским княжеством в Силезии. Я родился в Эльсе, но почти все время жил в небольшом родительском замке Карлсруэ. Слышал я, что и в далеком герцогстве Баден-Дурлах есть город Карлсруэ, но он не имеет к нам никакого отношения, к тому же находится он от нас далеко, в ста двадцати вюртембергских милях
[9]. Впрочем, расстояние до моей родни в Штутгарте всего на десять миль меньше, и мы очень редко видим родственников в нашем родовом гнезде.
Тем не менее моя тетушка, младшая сестра отца, София Доротея фон Мёмпельгард, ставшая императрицей Марией Федоровной, приняла живейшее участие в моей судьбе и убедила августейшего супруга своего, императора российского Павла, принять меня на русскую службу, когда я был еще ребенком. Все эти годы я числился в отпуске ради получения образования, но продолжал двигаться по службе. Недавно меня поздравили генерал-майором, хотя я ни дня не служил в русской армии. В конце прошлого года его императорскому величеству было угодно пригласить меня в свою столицу.
Мне посчастливилось понравиться тетушке и ее царственному мужу, и меня поместили в кадетский корпус, где я начал постигать военную науку и другие дисциплины. Впрочем, родители мои дали мне весьма неплохое образование, и проблемы у меня были только с русским языком. Конечно, у нас в Силезии сельские наши подданные говорят на родственном русскому силезском языке, с которым я немного знаком. Но он все же достаточно сильно отличается от русского и не позволяет ни говорить, ни писать, ни читать на русском языке, хотя отдельные слова разобрать я могу.
А мне необходимо знать язык моей новой родины в совершенстве. Поэтому я весьма усердно пытаюсь его учить, и уже смог добиться некоторых, пусть и весьма скромных, успехов на этом нелегком поприще.
В этот день императору было угодно взять меня с собой на пороховой завод, дабы я мог ознакомиться с его работой и увидеть своими глазами процесс изготовления того, без чего ни одна европейская армия обойтись не может. Но по дороге на завод с нами приключилась одна странная история. Пожилая простолюдинка, засмотревшись на нас, неожиданно поскользнулась и упала. Мы с императором выбежали из открытой повозки, двигавшейся по улицам на полозьях, и помогли встать бедной старушке. Я еще раз убедился, какое доброе сердце у человека, столь щедро осыпавшего меня почестями. Силезские вельможи, скорее всего, не обратили бы внимания на какую-то там бабку, а то и велели бы кучеру огреть ее плеткой, чтобы впредь не зевала и смотрела под ноги.
После того как мы помогли доброй женщине встать, я вернулся в возок, а император еще долго с ней о чем-то разговаривал. Вернувшись и усевшись рядом со мной, он был сильно встревожен и расстроен. Я знал, что император Павел страдает сильными головными болями, и даже как-то раз со смехом объяснил мне, что делит свои мигрени на четыре категории. Первая – «круговая» – это когда болит затылок; вторая – «плоская» – вызывающая боль во лбу; третья – «обычная» – легкая боль; четвертая – «сокрушительная» – когда от боли взрывается вся голова. Но на этот раз не головная боль мучила императора.
На мой вопрос о причинах его задумчивости и печали он ответил вопросом, верю ли я в предсказания и людей, которые могут видеть будущее других.
Конечно, мы, германская нация, мыслим рационально – наши философы, с чьими учениями я немного знаком, как правило, отрицают все потустороннее и превозносят человеческий разум. И даже вера евангелическая
[10], в коей я крещен и воспитан, начисто лишена мистики, кроме личности Спасителя.
Но челядь наша в Силезии верит в духов, привидения и дар пророчества. Те, кто заботился обо мне в раннем детстве, передали и мне, грешному, эту веру. А то, что я слышал здесь, в России, лишь укрепило мою уверенность в том, что не все можно объяснить рационально, и что есть люди, которые видят будущее, хотя бы в некоторых его аспектах.
На мой вопрос, что именно старушка рассказала императору, тот ничего не ответил, но всю дорогу до порохового завода был задумчив и отвечал невпопад на мои вопросы. А после того, как мы закончили все наши дела на заводе, он зашел в местную церковь, где провел много времени, молясь у картин с изображениями Господа нашего Иисуса Христа и матери Его Марии.
Я уже знал, что такие картины здесь именуются иконами. Евангелическая церковь считает поклонение им идолопоклонством, но мне успели объяснить, что для русских это молитва не изображению святого, а ему самому. И Дева Мария для них не просто мать Христова, а величайшая из всех святых.
