У нас были и еще кое-какие задумки, но мы решили до поры до времени о них помалкивать. Посмотрим, как будут развиваться события на Балтике. Могу только с чистым сердцем заявить – если кто-то из англичан и сумеет вернуться после этого Балтийского похода, то он может считать себя счастливым человеком…
12 (24) марта 1801 года. Санкт-Петербург.
Дарья Иванова, русская амазонка из XXI века
А вообще-то мне здесь все больше и больше нравится. Прикольно и забавно, словно на сборище реконструкторов. Только у нас там студенты, клерки и прочие менеджеры, напялив на себя одежду людей XIX века, играли в прошлое. А здесь все было всерьез. И одежда, и антураж, и люди. Если человек называет себя графом или князем, то он и на самом деле – граф и князь, a не Леха Шувалов, бариста из кабака, вбивший себе в голову, что он является потомком графа Шувалова.
Мы с отцом знатных предков для себя не выискивали. Хотя, как рассказывала бабка, в их роду вроде были и дворяне, правда захудалые, без поместий и крепостных. И я по этому поводу особо не заморачивалась. Только вот здесь, в XIX веке, происхождение и знатность много значили. На нас, правда, придворные и прочие вельможи посматривали косо, но особо права не качали. Все-таки мы «гости императора», и потому перед нами пальцы гнуть бесполезно. К тому же моя дружба с членами императорской семьи делала меня «персоной грата», и со мной почтительно раскланивались при встрече многие важные дамы и господа.
Впрочем, попадались и откровенные хамы. Один полковник из «гатчинцев», с труднопроизносимой немецкой фамилией, при встрече попытался ущипнуть меня за задницу. Зря он это сделал – я девушка воспитанная и подобных способов ухаживания не признаю. О чем я и заявила этому балбесу, оравшему благим матом и изрядно напугавшему своими воплями проходившую мимо статс-даму. Ну и что, что ему больно? Ведь прием, который я ему провела, так и называется – болевой. Пусть скажет спасибо, что рядом со мной не было Джексона. Иначе бы ему пришлось бинтовать покусанную задницу или записываться в придворную папскую капеллу, где, как известно, у многих певцов отсутствуют «фаберже».
Информация о моих «подвигах» в тот же день была доложена царю. Павел попросил у меня извинения за невоспитанность некоторых своих офицеров и при этом галантно поцеловал мне ручку. А прочие обитатели Михайловского замка стали при встрече с опаской поглядывать на меня и раскланиваться с еще большим почтением.
Впрочем, великая княжна Екатерина была в восторге от моего поступка.
– Ой, Дарья Алексеевна, – воскликнула она, – как это у вас все здорово получается! Я тоже хочу научиться этим, как вы их называете, приемам! Я буду прилежной ученицей…
Ну вот, только этого еще мне не хватало… Ну ладно, научила я сдуру вместе с нашими «градусниками» бедную девушку кидать ножи. И хватит на этом! Одно дело быть сэнсэем у крепкого парня – принца Вюртембергского, но обучать царскую дочь маханию руками и ногами… Боюсь, что ни Павлу, ни его супруге это не понравится.
– Ваше императорское высочество, – я постаралась говорить так, чтобы мой голос был как можно более убедительным, – мне было бы весьма приятно, если бы вы стали моей ученицей. Но для этого надо, чтобы вы обрели необходимую силу и выносливость. Сколько раз вы сможете подтянуться на перекладине?
Екатерина захлопала глазами – видимо, она об этой стороне дела как-то не подумала. На глазах девицы навернулись слезы. Мне показалось, что она вот-вот расплачется…
– Хорошо, – вздохнула я. – Придется мне поговорить с государем и попросить его разрешить провести с вами несколько тренировок. В конце концов, занятия спортом полезны для здоровья. Взять, к примеру, вашу матушку – она по утрам обливается холодной водой, совершает конные и пешие прогулки.
Екатерина кивнула – она знала о привычках своей матери, которые большинство из придворных и обитателей царского дворца считали безобидным чудачеством. Да и на нас они смотрели порой, как на забавных оригиналов, поступающих так, как в свое время поступал фельдмаршал Суворов. Он тоже мало обращал внимания на придворный этикет, мог раскланяться с лакеем, поинтересоваться у увешанного наградами генерала, трудно ли сражаться на паркете, и вместо награды попросить у императрицы не именьице с парой тысяч крестьянских душ, а заплатить за квартиру, которую снимал полководец в каком-то захудалом уездном городишке. При этом он оставался тем, кем был, – великим человеком, военачальником, бившим всех своих противников.
– Скажите мне, ваше императорское высочество, – спросила я у Екатерины, – вы любите слушать сказки?
Та с удивлением посмотрела на меня и кивнула.
– Так вот, если вы хотите, я расскажу вам сказку об одной удивительной стране, которая находится далеко-далеко отсюда.
Итак, жила была в этой стране одна девушка. И звали ее, как и меня, Дарьей…
13 (25) марта 1801 года.
Санкт-Петербург. Михайловский дворец.
Патрикеев Василий Васильевич,
журналист и историк
Сегодня я познакомился с еще одной весьма колоритной личностью – графом Федором Васильевичем Ростопчиным. «Большой лоб, большие глаза и большой ум» – так говорила о нем покойная императрица Екатерина Великая. Правда, за глаза она называла его «сумасшедшим Федькой» из-за некоторых весьма экстравагантных высказываний графа.
При императоре Павле Петровиче Ростопчин служил по ведомству иностранных дел, пройдя хорошую школу у канцлера Безбородко. А после смерти своего шефа в 1799 году он занял место первоприсутствующего Иностранной коллегии. Граф, будучи отъявленным франкофобом, в то же время активно способствовал сближению России с республиканской Францией и охлаждению отношений с Великобританией. Его меморандум, подтвержденный Павлом 2 октября 1800 года, определил внешнюю политику России в Европе до самой смерти императора. Союз с Францией, по мысли Ростопчина, должен был привести к разделу Османской империи, а для борьбы с Британией он инициировал заключение союза между Россией, Швецией, Данией и Пруссией, провозгласившими второе издание «вооруженного нейтралитета».
В феврале этого года Ростопчин, благодаря интригам графа Палена, был удален от двора и отправлен в свое подмосковное имение Вороново. Откуда по нашей просьбе его снова вызвали в Петербург, дабы граф опять взял в свои руки иностранные дела Российской империи.
Не знаю, что именно рассказал император о своих новых друзьях, но при встрече Ростопчин довольно вежливо раскланялся со мной. Зная его страсть к разного рода буффонадам, я оценил поведение графа.
Речь зашла о русской дипломатии в государствах Европы, как союзных России, вроде Дании, так и во враждебной нам Британии. Ситуация, сложившаяся на данный момент с русскими посланниками, оказалась весьма оригинальной. Я, конечно, вкратце знал о ней, но подробности были настолько необычными, что они изумили меня.
Прежде всего разговор зашел о Британии. Посол России в Лондоне граф Семен Воронцов из-за открытой англофильской позиции был отправлен в отставку. Его место занял поверенный в делах действительный статский советник Василий Лизакевич. В сентябре прошлого же года, после захвата Англией Мальты и последовавшего за этим понижения уровня дипломатических представительств, Лизакевич по указанию из Петербурга спешно покинул Британию и занял пост посланника в Копенгагене. А в Лондоне остался… Вот тут я был удивлен по-настоящему, что называется, наповал…
