– Государь, земли, на которые Россия имеет права, не должны быть переданы кому-либо. Очень хорошо сказал ваш сын Николай, ставший в нашей истории императором после смерти старшего брата Александра: «Там, где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен»!
– Так и сказал?! – воскликнул Павел. – Ай да молодец! Я очень рад, что у меня растет такой умный сын!
– Было бы неплохо, чтобы он и в вашей истории стал императором, – сказал я. – С Александром все ясно – он человек, подверженный посторонним влияниям. В нашей истории Александр Павлович окажется втянутым в общеевропейскую войну, в ходе которой прольются реки русской крови, французы вторгнутся в Россию, сожгут и разорят Москву.
– А чем вам, Василий Васильевич, не нравится Константин? – спросил Павел. – Он смел, побывал в деле, повоевал в Италии и Швейцарии. Да и насчет постороннего влияния…
Тут Павел криво усмехнулся и покачал головой. Видимо, ему вспомнились некоторые весьма экстравагантные поступки, которыми уже успел прославиться его второй сын.
– Вот о том-то и речь, ваше императорское величество. Константин Павлович, несомненно, храбр и умен. Но его необузданная натура порой заставляет его совершать такие деяния, о которых он потом вспоминает с сожалением и стыдом. К тому же он тяготится властью и не испытывает никакого желания стать владыкой огромной империи. В нашей истории он предпочтет российский престол тихому семейному счастью с прекрасной полячкой.
– Не знаю, не знаю, – покачал головой Павел. – Но все же стоит подумать над тем, что вы мне сейчас рассказали. Ну, а дети Константина, они что, не могут взойти на престол после того, как тот откажется от своего права на него?
– Вся беда в том, что в нашей истории законных детей у цесаревича Константина Павловича не окажется. У него было два внебрачных сына. Первый – Павел Константинович Александров (фамилию он получил по своему крестному отцу – императору Александру I), был рожден от связи цесаревича с парижской модисткой, содержанкой одного богатого британца и супругой ревельского мещанина Евстафия Фредерикса. Этот сын Константина впоследствии стал у нас генералом русской армии. У Александрова появился герб, намекавший на его великокняжеское происхождение – на нем изображена была половина двуглавого орла.
Второй сын Константина Павловича впоследствии прославит Россию. Он будет рожден французской актрисой Кларой-Анной де Лоран, когда цесаревич уже в качестве наместника будет находиться в Царстве Польском. Его нарекут Константином Ивановичем Константиновым, потому что мальчика и его сестру Констанцию возьмет на воспитание адъютант цесаревича князь Иван Голицын. Отсюда и его отчество.
Юный Константин закончит артиллерийское училище и займется совершенствованием нового вида оружия, которое в наше время станет самым страшным из всех творений человеческого разума. Ракеты – это ужасные изделия, способные за считаные минуты пролететь по воздуху тысячи верст и обрушить на города противника заряды, способные уничтожить сотни тысяч человек.
Услышав это, Павел побледнел, перекрестился и забормотал молитву.
– Василий Васильевич, – наконец произнес он, – неужели такое возможно на свете? Ведь это страшнее апокалипсиса… Как вы живете и не сходите с ума, зная, что в любой момент можете быть истреблены этим адским оружием?
Я лишь пожал плечами. Действительно, мы уже привыкли к тому, что ядерная война в конечном итоге закончится истреблением всего живого на земле. Нынешние сражения, в которых гибнут сотни, редко тысячи людей, по сравнению с той страшной силой, которая скрыта в головной части «Ярса» или «Трайдента», покажется просто дракой пацанов в переулке.
– Государь, все это ужасное оружие осталось в нашем времени. Пока же ракеты – что-то вроде приспособлений для обычных фейерверков, и станут они по-настоящему грозным оружием лишь в середине XX века.
– Вы мне как-нибудь расскажете о войнах вашего времени, – задумчиво произнес Павел. – Пока же я соглашусь с вами в том, что и в самом деле лучшим моим наследником может стать Николай. Надо бы мне побольше уделять ему времени. Может быть, вы, Василий Васильевич, возьметесь за его воспитание? Я думаю, что от вас он узнает много интересного и полезного.
Я кивнул. Хотя заговор, инспирированный англичанами, и закончился неудачей, но не факт, что упрямые британцы не попытаются устроить новый заговор, целью которого будет устранение императора Павла. Об этом следует помнить и, помимо усиления охраны царя, надо всерьез задуматься о преемнике, который займет его трон.
Я заметил, что Павел стал задумчивым и невпопад отвечает на мои слова. Он потер лоб и скривился от боли. Похоже, что началась его хроническая мигрень, которая в таких случаях делала императора раздраженным и капризным. Пошарив в карманах, я достал упаковку анальгина. Павел уже был знаком с действиями наших лекарств. Вздохнув, он бросил таблетку в рот, запил ее водой из хрустального стакана и с благодарностью кивнул мне.
– Поправляйтесь, государь, – сказал я. – Если головная боль не пройдет, я попрошу, чтобы к вам зашел доктор Антонов.
Павел вздохнул и откинулся в кресле. Я поклонился и вышел из царских покоев.
21 марта (2 апреля) 1801 года.
Ревель, трактир «Золотой олень».
Джулиан Керриган, на службе
Его величества императора Павла I
Трактир «Золотой олень» золотым назвать было трудно даже при очень большом желании. Замызганные стены, несколько столиков, за которыми сидели личности с весьма подозрительной внешностью. За одним таким столом в углу было свободное место – там расположился среднего возраста лысый толстяк с багровым лицом, одетый чуть поприличнее, чем остальные.
Я подошел к этому столику и вежливо спросил у красномордого разрешения присесть рядом с ним.
– Садись, жалко, что ли… Только что-то я тебя здесь раньше не видел, – хмуро пробормотал толстяк.
– Да меня раньше здесь и не было, – усмехнулся я. – Ведь приехал я в Ревель только вчера вечером. Скоро в море растает лед, и, может быть, мне удастся наняться на какое-нибудь торговое судно. Торчу в этой проклятой России еще с прошлой осени. Надоела она мне до тошноты…
– Не переживай, парень, может, я смогу тебе чем-нибудь помочь, – сочувственно покивал толстяк. – Как тебя зовут-то?
– Джон О’Нил, – ответил я и с прононсом типичного ирландца добавил: – Из Бостона.
– Ну, будем знакомы. Иоганн Шварц, – представился красномордый. – Коммерсант из Либавы.
«Ага, – подумал я, – ты такой же Шварц, как я О’Нил. Акцент в немецком у тебя то ли из Лидса, то ли из Бирмингема». Но улыбнувшись, я пожал ему руку. Тот в ответ похлопал меня по плечу, от чего я скривился от боли.
– Что это ты вдруг? – удивился Шварц.
– Плечо, я… В общем, ударился недавно.
– Ага, понятно, – и толстяк с плохо скрываемым отвращением отхлебнул пива из своего стакана. – Слушай, парень, зря мы тут торчим. Поят в этой дыре таким дерьмом, словно из бочки, в которую налили не пиво, а ослиную мочу. А на закуску подают такое, что я невольно начинаю понимать беднягу Панике
[43]. Пойдем-ка лучше к «Толстому Герберту», у него для нас найдется кое-что получше.
