Потом он схватил один из кубиков, но, к несчастью, цветная картинка на нем немного порвалась. Он мрачно заявил:
— Нужна Джесси.
Я взяла у него кубик и сказала:
— О, это легко можно приклеить.
— Бедный кубик хочет Джесси, — повторил малыш.
Джессика взяла у него игрушку.
— Я и другие заклеивала, — пояснила она. — Я займусь им, Бенни.
И, обернувшись ко мне, слегка приподняла брови, словно говоря: «Вы же знаете, дети есть дети».
Но все это тоже показалось мне дурным знаком.
Теперь Джессика обедала с нами каждый вечер. Три ее выходных платья — черное, серое и синего бархата — были очень простыми и, вне всякого сомнения, дешевыми, но она ухитрялась выглядеть в них потрясающе; я же в своих нарядах — некоторые из них я купила в Париже во время медового месяца — чувствовала себя неуклюжей и не к месту расфуфыренной. Само ее присутствие действовало на меня так; более того, у меня временами появлялось неприятное ощущение, что этого она и добивается.
По-хорошему, жаловаться было не на что. Сторонний наблюдатель просто сказал бы, что Джессика своей красотой невольно затмевает остальных. Но я чувствовала, что она об этом знает и в глубине души торжествует.
За столом она, словно магнит, притягивала к себе внимание всех мужчин. Сэр Энделион был галантен; Бевил все время помнил обо мне и всячески старался вовлечь меня в беседу, но я догадывалась, что он делает это специально, чтобы скрыть свои истинные чувства; даже Уильям Листер, который тоже обедал с нами, не прятал своего восхищения.
Если бы Джессика была просто хорошенькой легкомысленной простушкой, как бедная Дженни, это еще куда ни шло. Но тут все обстояло иначе. Она была умна и образованна и, как я со страхом обнаружила, неплохо разбиралась в политике, которая, разумеется, чаще всего становилась темой обсуждения за обеденным столом.
Говорила она негромко, но благодаря плавной неспешности речи и безупречной дикции все всегда слышали ее слова.
Леди Менфрей, сидевшая во главе стола, когда разговор заходил о политике, пыталась сделать вид, что увлечена беседой, но я хорошо знала, что на самом деле она размышляет, не следует ли ей заказать еще синей шерсти для гобелена, или о том, не простудился ли Бенедикт, если он чихнул дважды в день.
— Мы много раз обсуждали эти проблемы с отцом, — говорила Джессика. — Он придерживался весьма твердых взглядов, и мы не во всем соглашались.
— Доктор занимал жесткую позицию в отношении тарифной реформы, это я хорошо помню, — вмешался сэр Энделион.
— Мама всегда говорила: если отец что-то решил, его уже не переубедишь.
— Он много раз бывал здесь, и мы спорили почти до хрипоты, — заявил сэр Энделион. — Замечательный человек. Этот новый доктор нравится мне меньше.
— Но его жена — наша горячая сторонница, — вставила я.
— Это правда. — Бевил улыбнулся.
Может, у меня разыгралось воображение, но мне показалось, что он просто заставил себя обернуться от Джессики ко мне.
Я начала бояться семейных трапез, хотя раньше так их любила… Мне нравились разговоры о политике; Уильям Листер всегда был со мной подчеркнуто внимателен, а оба Менфрея — Бевил и сэр Энделион — не могли сделать мне большего комплимента, чем со всей серьезностью слушать меня. Но похоже, что Джессика и здесь заняла мое место.
— Вчера днем я встретила Хэрри Леверета, — призналась она. — Я проезжала верхом недалеко от «Вороньих башен». Теперь там его резиденция.
Это была еще одна моя головная боль: Джессика всегда увлекалась верховой ездой и, когда сэр Энделион предложил брать лошадей, чтобы упражняться, с радостью этим воспользовалась.
Теперь все насторожились. Леди Менфрей выглядела испуганной и начала нервно перекладывать столовый прибор. Я видела, что ее лицо исказилось, словно от боли. Похоже, она вспомнила тот ужасный день, когда открылось, что Гвеннан убежала.
Джессика одарила всех вежливой улыбкой, которая казалась мне нарисованной.
— Он держался очень приветливо, — продолжала она.
— Почему бы и нет? — вмешалась я довольно резко. — С вами ведь он не ссорился.
— Ему ведь известно, что я живу здесь. Он говорил… о своих планах. — Она сделала паузу и перевела взгляд с сэра Энделиона на Бевила, скользнув попутно и по Уильяму Листеру. — Он сказал, что его утвердили в качестве кандидата от его партии.
— Значит, дело решенное, — отозвался Бевил.
— Да. Он сказал и еще кое-что. Может быть, с моей стороны это — дерзость, однако… Он просил меня выступить посредницей. Он думает, что вас, вероятно, задело, что он решил выставить свою кандидатуру против вас.
— Я бы сказал, что это был для меня большой сюрприз, — произнес Бевил. — Почему он не приехал и не сообщил мне прямо? А так это слишком похоже на удар в спину.
— Это он и имел в виду, но он еще говорил, что Левереты и Менфреи всегда были друзьями и он не видит причин порывать с этой дружбой. Он спрашивал меня, если он пригласит вас пообедать в «Вороньих башнях», есть ли надежда, что вы согласитесь.
— Мне не нравится его поведение! — взорвался сэр Энделион. — Он меня просто изумляет! Он ведь бизнесмен. С какой стати он подался в политику?
— Если он пригласит вас и вы откажетесь, — нерешительно продолжала Джессика, — он будет чувствовать себя очень неловко. Я хочу сказать, если об этом узнают… Вы понимаете, о чем я?
— Еще бы, — ответил Бевил, наклоняясь вперед и ободряюще глядя на нее.
— Он может сказать, что однажды Менфреи уже поступили с ним плохо… — Она чуть скривила губы, и я подумала о том, как глубоко ранило Хэрри исчезновение Гвеннан. — И если теперь его дружба будет отвергнута только из-за разницы во взглядах… Может, я не права, но, по-моему, это будет не слишком хорошо выглядеть.
И она снова умолкла. После долгих споров было решено, что, если Хэрри Леверет все же позовет нас в «Вороньи башни», мы примем приглашение.
Бевил и я обедали в «Вороньих башнях». Так странно было снова оказаться в этом доме, в особенности потому, что он был обставлен почти так же, как в те времена, когда его арендовал его отец. Конечно, кое-что изменилось, но при взгляде на дом не оставалось сомнений, что Хэрри немало времени проводит предаваясь разнообразным развлечениям.
Теперь он очень мало походил на того молодого человека, который явился на галерею в поисках Гвениан: наверное, пережитое горе оставило глубокий след в его душе. Оно заставило его разом повзрослеть и сделало из легкомысленного мальчика мужчину. Наверное, он правда нежно любил Гвеннан и хотел породниться с древним родом Менфреев. При всей его внешней мягкости я чувствовала в нем твердую волю и умение добиваться своего, унаследованное от отца, который начинал с простого работяги, чтобы к концу жизни сколотить миллионное состояние.
