Предполагалось, что Эзра разделит праздник со своим одноклассником, но Леви недавно подарил синагоге новую Тору, и раввин на неделю перенес церемонию второго мальчика. Эзра теперь торопливо читал текст со свитка, давая петуха на древних кантилляциях. Мэгги не понимала эти напевы, но они, теплые и хорошо знакомые, окутывали ее подобно одеялу и убаюкивали. Когда она очнулась, сестринство синагоги уже вручало Эзре серебряный бокал для кидуша, а на коленях у нее лежали три леденца «Санкист фрут джемс» в индивидуальной упаковке. Хруст целлофана огласил зал, и сотни леденцов взлетели в воздух. Мэгги бросила свой с излишним рвением; через долю секунды Эзра завопил: «Блин! Мой глаз, блин!» Майки с укором взглянул на Мэгги.
— Не смотри на меня так! — прошептала она. — В расстрельной команде виноваты все.
Когда служба подошла к концу, раввин начал вести молитву. Он благословил Эзру, после чего призвал всех присутствующих благословить Вооруженные силы США и Армию обороны Израиля. Мэгги возмущенно поджала губы и не проронила ни слова.
Затем все встали и прочли кадиш, гимн смерти. Тех, кто нес траур по недавно усопшим, после кадиша попросили не садиться, чтобы остальные увидели скорбящих в своих рядах. Мэгги не села. Она приподнялась на цыпочки и поискала взглядом брата, но его не было в зале.
Вечером, перед праздничным ужином в гостинице «Тинэк Мариотт», Мэгги подошла к Майки. На ней было голубое приталенное платье с пышной юбкой и кашемировая шаль, которую он подарил ей еще в университете.
За последние месяцы она набрала несколько фунтов и радовалась этой новой плотности своего тела. Приятно было вновь крепко стоять на ногах. Она оплакивала мать бесконечно долго, голодала в знак протеста, смысл которого теперь от нее ускользал, и в итоге сильно подорвала здоровье. Пришла пора всерьез взяться за свою жизнь.
Совершенно независимо от нее Майки начал какие-то нелепые домашние тренировки, популяризованные ультраконсервативным спикером палаты представителей конгресса. Он выглядел подтянутым и элегантным: однотонный темно-серый костюм (купленный после того, как Мэгги запретила ему даже думать о тонкой полоске), светло-голубая рубашка, красный галстук и запонки.
— Ну, идем, — сказала она и поспешила к банкетному залу.
Для своих детей Бекс не жалела ничего. После церемонной утренней службы в синагоге гостям предлагалось окунуться в атмосферу тель-авивского ночного клуба. Вестибюль тонул в неоновом сиянии красных и голубых светодиодных лент. Посередине возвышалась колоссальных размеров барная стойка, на которой сверкала хрустальная пирамида из перевернутых бокалов для мартини.
— В этой сцене, — сказала Мэгги, — в ворота должна вломиться разъяренная беднота, и мы все получим по заслугам.
Две девицы на ходулях в переливающихся блестками костюмах проводили их ко входу в банкетный зал. Мэгги сразу заметила за столиком у бара (на котором стоял вытесанный изо льда бюст Эзры) знакомый силуэт: торчащие вверх напряженные и сутулые плечи, опущенная голова.
— Итан! — крикнула она и пояснила для Майки: — Это мой брат. Пойду поздороваюсь. А ты пока стой здесь.
Она подбежала к Итану и обняла его. Нос брата приобрел прежнюю форму, лишь во внутренних уголках его глаз до сих пор лежали едва заметные темные тени.
— Отлично выглядишь, — сказала она.
— Спасибо. — Он залпом прикончил свой напиток.
— Что это?
Итан покрутил в руках стакан:
— Содовая. Пытаюсь избавляться от вредных привычек.
Мэгги кивнула. Сверкающие девицы на ходулях прошествовали в зал и стали фотографироваться с гостями.
— Слушай, а утром тебя почему не было?
— Вообще-то, я почти передумал приходить… Понятия не имею, как разговаривать с этими людьми. Мне тридцать один. Я безработный и нищий.
— У половины присутствующих есть долги, — сказала Мэгги, — и покрупнее твоих. Они же как-то научились с этим жить.
— Не с этим, а вопреки.
— Жить, положив на это большой и толстый.
— Возможно, ты права.
Мэгги кивнула:
— Спасибо, кстати, что не просишь помочь тебе деньгами.
Итан засмеялся:
— Я бы не посмел.
Мимо, проливая ярко-красные безалкогольные коктейли, пронесся табун подростков: они преследовали мальчишку, который стащил у какой-то девицы туфли на каблуках.
— Я решила получить еще одно образование, — сказала Мэгги.
— Да ладно. Какое?
— Хочу быть учителем. Средней школы, наверное. В некоторых штатах для этого достаточно иметь степень бакалавра.
— Ты уедешь из Нью-Йорка?
— Да. Надоел он мне. Слишком все дорого.
Итан склонил голову набок.
— Чтобы жить на Манхэттене, нужно быть олигархом, — продолжала она. — И потом, я не хочу смотреть, как Бруклин застраивают небоскребами.
— Куда поедешь?
— В Вермонт. Такой пока план.
Итан кивнул:
— Я тоже думал поучиться.
— Серьезно?
— Ага… Точнее, уже все придумал. И поступил.
— Ого! Итан! Куда? На какую специальность?
— В Институте Пратта есть магистратура по дизайну интерьеров. Получу степень магистра изобразительных искусств.
— Ну да, ведь такие специалисты очень востребованы на рынке труда.
— Смешно. Папа сказал ровно то же самое.
Мэгги закатила глаза:
— Подумаешь.
— Квартиру придется продать, — сказал Итан.
— А где будешь жить?
— Устроюсь в общагу советником-консьержем. Буду присматривать за студентами, а за это мне предоставят комнату.
— Ты же понимаешь, что тебе придется не только за ними «присматривать»?
— Понимаю.
— Придется решать все их мелкие проблемы и…
— Я это понимаю, Мэгги. Понимаю.
Дымчатый свет приобрел насыщенный сиреневый оттенок. Мимо прошел человек в смокинге: он нес в руках деревянный брусок, к которому были примотаны три металлических колокольчика. Он ласково стучал по ним молотком и говорил:
— Дамы и господа! Приглашаю вас пройти со мной в главный зал.
— А этот разве не главный? — удивился Итан.
— Займи мне место, — сказала Мэгги. — Два.
Она отправилась на поиски Майки и нашла его в обществе тарелки, полной японской еды.
— Представляешь, встретил в туалете ребят с работы, — сказал он с набитым ртом. — Они там элитный кокаин нюхали, судя по всему. Как тесен мир, а?
— Слишком тесен. Ну, идем искать наш столик.
