– Садитесь, госпожа Лерой, – не утруждая себя приветствием, велел он, кивнув на неудобный стул.
Тот стоял не напротив его стола, как обычное место для посетителя. Там по мере необходимости появлялись одно или два кресла. Стул Сайдер выставлял на расстоянии, ближе к центру кабинета. Сидеть на нем всегда было странно, как у позорного столба стоять. По крайней мере, у Ланы часто возникала именно такая ассоциация.
Поэтому она всегда садилась на него нарочито небрежно: боком, закинув ногу на ногу и опираясь локтем на спинку. Сегодня ее поза получилась особенно расслабленной, потому что после бурной ночи все тело было ватным.
Ректор… улыбнулся. Что было странно. Обычно в таких ситуациях он лишь бессильно скрипел зубами, а сейчас как будто предвкушал. Если бы не оркестр в голове, Лана восприняла бы это как определенный знак, но барабаны очень мешали думать.
– Что же вы, госпожа Лерой, опять нарушаете распорядок? Вам известно, что нахождение вне общежития после полуночи запрещено?
– Угу, – промычала Лана, массируя висок.
– А что именно произошло в том коттедже, где вы изволили ночью развлекаться, вам известно?
Лана только тяжело вздохнула, снова демонстративно закатив глаза.
– Там много месяцев насильно удерживали и мучили русалку, – с нажимом сказал ректор. – После чего ее убили при попытке к бегству, а в коттедже сожгли ее тело и едва не сожгли одну из сотрудниц Лекса. Живьем. Позже там едва не утопили студента и утопили жену бывшего владельца, которого эта женщина предварительно отравила. Серьезная трагедия связана с этим местом, а вы считаете, что уместно устраивать там попойку?
И снова Лану что-то кольнуло внутри. То ли стыд, то ли совесть – она плоховато была знакома с подобными чувствами. Как и в разговоре с куратором, она сделала все возможное, чтобы это не отразилось на ее лице.
– А как можно устоять перед возможностью потусить ночью в местечке с такой репутацией? – демонстративно округлила она глаза, как будто действительно не понимала.
Ректор только покачал головой и переглянулся с профессором Кори. Та стояла неподвижно рядом с его столом, словно памятник самой себе, даже странно было видеть, как она вдруг повернулась к начальству.
– Кто еще был с вами? – строго спросила она.
– Понятия не имею, – соврала Лана. – Я так напилась, что не помню даже, как мы туда пошли.
– Если вы назовете имена тех, кто был с вами, ваше наказание не будет столь суровым, – снова оскалился в неожиданной улыбке ректор.
Но и сейчас барабаны помешали Лане обдумать это странное поведение. Она только лениво дернула плечом, запуская пальцы в спутанную гриву и мысленно прикидывая, насколько ужасно та выглядит. Длинные каштановые волосы всегда были ее гордостью, и в обычные дни она уделяла им по утрам немало времени, укладывая аккуратными, слегка вьющимися локонами.
– Что ж, тогда за последствия будете отвечать одна. У вас накопилось несколько сотен предупреждений, и сегодня чаша моего терпения переполнилась. У меня нет другого выхода, кроме как отчислить вас, госпожа Лерой.
Ее имя он произнес с особенным смакованием. Значение его слов дошло до Ланы не сразу. И даже когда дошло, она не поверила.
– Вы не можете меня отчислить, – нахмурилась она.
– Могу, – радостно заявил ректор. – Больше того: я безумно жажду это сделать.
Лана села прямее, повернулась к ректору всем корпусом, зло сощурила глаза.
– Вы блефуете! Вы прекрасно знаете, кто мой отец и что будет с вами, если вы меня отчислите.
Теперь заметная улыбка тронула и каменное лицо куратора.
– Боюсь, госпожа Лерой, это вы не в курсе, кто теперь ваш отец, – непривычно мягко заметила она. – Он больше не возглавляет Правительство. Он осужден за коррупцию и находится в тюрьме. Так что прикрывать вас больше некому. И теперь за каждый свой проступок вы будете отвечать по всей строгости, так сказать.
Лана моргнула. Один раз, другой, переводя ошалелый взгляд с ректора на куратора и обратно. А потом рассмеялась. Громко, почти истерично, отчего голова моментально разболелась еще сильнее.
– Ну, вы даете, – простонала она, отсмеявшись. – Не могли придумать что-то более правдоподобное? Я меньше недели назад была дома, все было в порядке! Если бы моего отца сняли или в чем-то обвинили, об этом бы заранее начали шуметь газеты. И уж тем более никто не может осудить человека за пять дней!
Ректор усмехнулся, поднялся со своего места и взял газету, лежавшую на углу стола.
– А это и появилось в газетах сегодня, госпожа Лерой, – с нескрываемым удовольствием сообщил он, протягивая Лане «Столичный Вестник», где уже на первой полосе маячил кричащий заголовок, подтверждающий его слова. – Все произошло быстро. Ваш отец осужден Королевским Судом.
* * *
Ректор еще что-то говорил, рассуждал о том, что «этого следовало ожидать, глядя на Лану». Мол, у порядочного человека не могла вырасти столь беспардонная дочь, но Лана его уже не слушала.
Перед глазами все плыло, она даже не могла толком сфокусировать взгляд на строчках статьи, видела лишь заголовок, отдельные фразы и портрет отца. Тот же самый официальный портрет, которым сопровождались ранее статьи о действиях Правительства.
Королевский Суд. Это означало, что решение о виновности отца было принято единолично Его Величеством. Ни уполномоченного обвинителя, ни защитника, ни разбирательства, ни возможности обжаловать. Король в своих приговорах был быстр и непоколебим. Все решалось буквально в день предъявления обвинения. Стандартные процедуры не действовали, если уж он брался судить и карать сам.
Голос ректора воспринимался Ланой просто как фоновый шум, собственное сердцебиение заглушало его, барабанный оркестр в голове разошелся не на шутку: казалось, та сейчас лопнет. Но как только мозг сумел понять и принять случившееся, в жилах вскипела кровь, прогоняя паралич.
Лана вскочила со стула, оборвав ректора на полуслове, и решительно шагнула к двери.
– Госпожа Лерой! Вас никто не отпускал, – возмутилась куратор Кори.
– Разве я не отчислена? – спокойно поинтересовалась Лана, оборачиваясь на пороге кабинета и глядя только на ректора.
– Безусловно, – сквозь зубы процедил тот. – Это даже не обсуждается.
– Тогда вы больше не можете ни удерживать меня, ни отпускать!
И она с силой захлопнула за собой дверь, так что стены завибрировали.
Следующие события промелькнули как в тумане. Лана смутно помнила, как вернулась в апартаменты, которые делила с подругой чуть больше трех лет. Светловолосая и синеглазая Альма наслаждалась поздним субботним завтраком, и, судя по безмятежному выражению лица, еще не открывала газет. Вообще-то она предпочитала журналы со светской хроникой, особенно тот, которым владела и руководила мать Ланы, но о снятии канцлера наверняка написали бы и в одном из них: их семья всегда фигурировала в хронике.
