Патрик стоял в своей обычной позе, прислонившись к дверной лутке. С желтых пальцев свисала сигарета. Медленно спускаясь к нему, я все ждала, что он сменит мое имя на Хелен Гохевили
[11].
– А разве она не была чем-то вроде девушки по вызову? – спросила я, провоцируя его сразу же показать себя во всей красе.
Когда я впервые посмотрела «Завтрак у Тиффани», ветреный характер Одри Хепберн вызвал у меня раздражение. Наблюдая за своими дочерями, когда им исполнилось двадцать, я осознала, что в каждой молодой женщине, ищущей себя, есть что-то от Холли Голайтли.
– Вовсе нет! Она была американской гейшей, – сказал он, стряхивая на пол конфетти из пепла. – Она приехала из какого-то захудалого местечка, чтобы добиться лучшей жизни для себя в Нью-Йорке, прямо как вы.
Патрик не мог сдержать улыбку, восхищаясь собственной проницательностью.
– А вы тогда кто? – спросила я. – Трумен Капоте?
Автор «Завтрака у Тиффани» заявлял, что писал образ Холли Голайтли с нескольких женщин. Однако есть версия, что героиня больше была похожа на его мать или даже на самого Трумена.
Капоте долгие годы оставался для меня объектом тихого помешательства. На самом деле, если бы мне предложили возможность попутешествовать в машине времени, я бы поехала на Черно-белый бал, устроенный Капоте в нью-йоркском отеле «Плаза» 28 ноября 1966 года. Обретя огромную популярность после успеха книги «Хладнокровное убийство», он устроил праздник в честь издателя газеты «Вашингтон Пост» Кэтрин Грэхэм. Ни до, ни после этого никто не устраивал подобных мероприятий. В список приглашенных входили знаменитости от Фрэнка Синатры и Глории Вандербилт до Линды Берд Джонсон и королевы Джайпура – Махарани. Шампанское Taittinger подавалось на ужин, состоящий из омлета с сосисками.
– Я думал о более романтичной роли в этом фильме, – сказал Патрик. – Мужчина с блестящими голубыми глазами. Как его звали?
– Джордж Пеппард.
Пеппард великолепно сыграл в этом фильме. Он смотрел на Одри так, как может смотреть только мужчина традиционной ориентации. То, что впоследствии он стал сниматься во второстепенных ролях в малобюджетных фильмах, стало ужасной потерей. Однако, даже если Патрик таким образом пытался сообщить мне о своей традиционной ориентации, я не была склонна хватать гитару и петь ему серенаду на мотив «Moon River», сидя на пожарной лестнице, как Одри для Пеппарда.
Был не самый подходящий момент спрашивать его, получил ли он мою книгу. Мне хотелось надеяться, что нет. Вместо этого я рассказала ему, как моя мама пела «Moon River» на свадьбах.
– Вы хотите сказать, что люди просили ее спеть? – озадаченно уточнил он.
Неправильно рассказывать человеку, эмигрировавшему в Нью-Йорк из другой страны, о своем прошлом, если вы не являетесь неразлучными друзьями. У другого человека всегда есть история получше. Кроме того, сюда переезжают как раз для того, чтобы скрыть историю.
– О Нью-Йорке снято миллион фильмов, но ни один из них не сравнится с «Завтраком у Тиффани», – сказал Патрик.
– Мне нравится та сцена, где она стоит перед витриной магазина «Тиффани» и пытается жевать эту датскую булочку, – сказала я. – Должно быть, она в панике, переживает о том, как она втиснется в это черное платье от Живанши.
– Я как-то встречался с ним, – сказал Патрик.
– С кем, с Джорджем Пеппардом?
– С Труменом Капоте.
– Да не может быть! – если бы существовал закон, запрещающий хвастаться знакомством со знаменитостями, то Патрик уже получил бы пожизненный срок.
– Ну не то чтобы встречался, – добавил Патрик. – Я подавал ему кофе. Еще в семидесятые. Я работал на машине, обслуживающей бортовые кухни, когда они снимали «Энни Холл» в Центральном парке. Помните тот эпизод, где Вуди Аллен говорит: «Вон идет победитель конкурса двойников Трумена Капоте»?
Я не помнила, но кивнула, потому что негоже было прерывать излияния Патрика.
– Вы знаете, это был настоящий Трумен Капоте. И пока он прохаживался, ожидая кого-то, мне сказали подать ему кофе.
– И как он выглядел?
Патрик затянулся сигаретой и выдохнул дым через ноздри, напомнив мне маленького дракончика.
– Невысокий, – сказал он, помолчав. – А теперь вы зайдете на чашечку чая?
Я задумалась. Даже если у Патрика сомнительные намерения, он весьма щуплый, и я наверняка справлюсь с ним. Тем не менее однажды я чуть не была изнасилована очень щуплым мужчиной, который оказался необычайно жилистым. С другой стороны, многолетнее курение и пьянство оставили свой отпечаток на физическом состоянии Патрика. Однако же существовала вероятность, что у него есть ружье или, в самом крайнем случае, кухонный нож. «Если мне повезет, это произойдет быстро», – подумала я. Кроме того, я месяц прожила в Нью-Йорке с незапертым окном, что было практически равнозначно лежанию на рельсах в надежде, что поезда не будет.
Квартира Патрика оказалась такой же пыльной и потрепанной, как и он сам. Все предметы в ней были серого или коричневого цвета. Он пригласил меня присесть на ветхий диван, недостатки которого были скрыты под побитым молью клетчатым пледом. Возле кухонной раковины возвышалась гора посуды. Тяжелый воздух пропах сигаретами и застоявшимся виски. Я посмотрела на стены и не смогла сдержать восхищения перед рядами книг издательства «Пингвин». Их корешки, выполненные в знакомых оранжево-красно-желто-синих тонах, были замяты от частого использования. Сверху на стопке древних журналов стоял переносной проигрыватель, из которого доносилось протяжное пение Эллы Фицжеральд, исполнявшей «Апрель в Париже». Я отметила про себя, что ванной комнатой пользоваться не следует.
Он вручил мне кружку чая с позолоченной ручкой. Сама кружка была сделана из фарфора и украшена портретом королевы Елизаветы, что, как он объяснил, казалось ему весьма ироничным.
По моим наблюдениям, жизнь Патрика была похожа на лоскутное одеяло. Помимо работы в гостевом бизнесе (что, по его словам, было оксимороном с учетом его врожденного негостеприиимства), он немного занимался преподаванием. Он также пробовал себя в писательстве. При всем при этом трудно представить себе, как он изыскивал время, чтобы общаться со столькими знаменитостями. Возможно, это происходит само собой, если достаточно долго живешь в Нью-Йорке.
Когда он спросил, не интересует ли меня виски, я покачала головой.
– Тогда вы будете пить бренди, – сказал он таким естественным тоном, что я не смогла с ним спорить.
Я уже давно не пила бренди. Его тепло разливалось по венам, распутывая узлы напряжения и заставляя все мое тело расплываться в улыбке. Облокотившись на подушку сомнительного происхождения, я задумалась, почему я перестала пить бренди. Наверное, чтобы соответствовать Филиппу, которому не нравилось воздействие алкоголя.
