– Зато в доме викария холодно. Ты должна признать – у нас топят лучше.
– Конечно, признаю и радуюсь. А затем спрашиваю себя – долго ли еще радоваться? Скоро тебе уже не нужна будет гувернантка, Девина. Наверное, тебя пошлют учиться в школу, а мне придется искать новое место.
– Не так уж скоро. А вдруг я выйду замуж, и ты станешь гувернанткой у моих детей.
– Нет, разлуки не миновать, – молвила она, выдавив из себя улыбку.
Лилиас была старше меня на десять лет, а появилась она у нас, когда мне исполнилось восемь. Я стала ее первой воспитанницей.
Она много рассказывала мне о своей жизни.
– Шестеро девочек, – говорила она, – и каждая из нас знала, что, пока не вышла замуж, должна зарабатывать на жизнь. Всех нас отец прокормить не мог. Две старших сестры, Грейс и Эмма, нашли себе мужей: Грейс вышла за священника, Эмма – за поверенного. Старшей в доме стала Я, за мною следующими по возрасту были Элис, Мери и Джейн. Мери выбрала стезю миссионерства и уехала куда-то в Африку. Элис и Джейн живут дома и помогают вести хозяйство, ведь мама моя умерла.
– А ты живешь у нас, и я рада, что так случилось, Лилиас.
Наша дружба крепла день ото дня. Как и Лилиас, я со страхом ждала, когда отец решит, что отныне я не нуждаюсь в гувернантке. Скоро ли это произойдет? Когда мне исполнится семнадцать? А до семнадцати лет оставалось не слишком много.
Однажды Лилиас чуть не вышла замуж. Она рассказывала об этом с грустью и горечью. Однако он «так и не сделал предложения».
– Я думаю, все подразумевалось само собой, – сказала я. – Как, по-твоему, он должен был… объясниться?
– Он любил меня. Младший сын сквайра из Лейкмира. Хорошая партия для дочери викария. Катаясь на лошади, он упал и очень сильно разбился. Ноги перестали ему служить.
– И ты не пришла к нему? Не сказала, что готова быть рядом с ним всю жизнь?
Она молчала, целиком уйдя в воспоминания.
– Он ничего не говорил. Понимаешь, никто не знал о нашем чувстве. Наверно, нам помешала бы. Что мне оставалось?
– Я бы пришла к нему и сказала обо всем сама.
– Женщина не вправе так поступать. – Она снисходительно улыбнулась.
– Почему?
– Потому что… должна ждать, когда у нее попросят руки и сердца. А он не мог попросить, будучи… когда стал инвалидом. И я ничего не могла – женщине положено ждать.
– Кто так сурово распорядился?
– Бог, судьба, обычай… называй, как хочешь.
– Я бы не допустила такого. Явилась бы к нему и сказала, что выхожу за него замуж.
– Тебе еще многому нужно учиться, Девина.
– Так научи меня…
– Есть вещи, которые познаются на опыте.
Я много размышляла о Лилиас и порой начинала сомневаться, в самом ли деле ею двигало желание выйти замуж, а может, то было лишь стремление стать гувернанткой, и она просто подыскивала себе место в какой-нибудь семье, вынужденная любить… работу, а вовсе не мужчину.
Я очень полюбила Лилиас, знала о ее любви ко мне, и в те несколько недель перед смертью мамы страх Лилиас перед будущим особенно приблизил ее ко мне, так что после нашей домашней трагедии дружба наша стала еще крепче.
Но я росла, и происходили события, которые недвусмысленно говорили – Лилиас недолго удержится в нашем доме.
Совсем недавно уехала нянюшка Грант. Уехала жить к двоюродному брату на ферму. Ее отъезд глубоко меня опечалил. Она была няней моей мамы, осталась рядом после ее замужества, приехала за нею в этот дом, а потом еще нянчила меня. Она утешала меня, когда я видела страшные сны, падала и разбивала коленки. Я навсегда запомнила дни своего детства. С приходом зимы нянюшка выводила меня в сад за домом и терпеливо сидела на скамейке, пока я лепила снеговика. Помню, как она с криком вдруг подхватывала меня на руки.
– Так оно и случится. Неужели ты хочешь превратить свою старую няньку в снеговика? Посмотри на себя. У тебя в глазах бесенята пляшут. Ты маленькая злодейка, вот ты кто.
Помню дождливые дни, когда мы сидели у окна и ждали, когда прояснится и можно будет пойти гулять. Сидели и пели на пару:
Дождь по камешкам стучит,
Все залил кругом;
Чур меня – залей-ка, дождь,
Джона Гроути дом.
И вот нянюшка Грант ушла, оставив чудесные воспоминания и унеся с собой часть моей жизни, которую называют детством и от которой отгородил меня занавес в тот ужасный день, когда я вошла к маме и увидела ее мертвой.
– Дочери год положено ходить в трауре, – возвестила миссис Керквелл. – Для нас, я полагаю, хватит от трех до шести месяцев. Шести для меня и мистера Керквела. Трех для служанок.
Как же ненавидела я черную одежду! Она напоминала о маме, которая лежит мертвой на своей кровати.
Все в доме изменилось. Порой меня охватывало ощущение – вот-вот что-то случится, и мы ждем только, как нами распорядится жизнь. Лилиас точно ждала, когда ее позовет отец и скажет, что я подросла и в ее услугах больше нет надобности.
Что касается отца, он теперь отсутствовал чаще, чем прежде. Я радовалась его отлучкам. Я боялась оставаться с ним вдвоем за столом. Мы оба слишком хорошо помнили, что один стул отныне пуст.
Не то чтобы отец был замкнутым человеком. Он просто казался всегда закованным в броню условностей. Правда, мама умела ее пробить. Я не раз видела, как подергивались уголки его губ, готовых расплыться в улыбке, которую он старательно пытался подавить. Я думаю, отец относился к маме с нежностью, что меня удивляло, ибо мама была совсем на него не похожа. Она не придавала никакого значения формальностям, а он не мог без них жить. Помню его мягкие увещевания, когда мама как-то сказала нечто, на его взгляд, непозволительное. «Дорогая… дорогая, ну разве можно…» Мне почудилось даже, что, изменяя себе, он улыбается. Будь мама полной хозяйкой в семье, в нашем доме царило бы веселье.
Однажды мама сказала:
– Твой отец – хороший человек, он исповедует высокие принципы и усердно старается не отступать от них. Иногда я думаю, что жить приятнее, если не заноситься чересчур высоко, ведь тогда не придется разочаровываться в себе.
Я не вполне поняла, что мама имела в виду, но когда попросила ее объяснить, она со смехом сказала:
– Это все забавы моего ума… Ничего особенного. – Потом она пожала плечами и прошептала: – Бедный Дэвид.
Я не понимала, почему мама жалеет отца. Но она не добавила больше ни слова.
Недели через три после смерти мамы в нашем доме поселилась тетя Роберта, сестра отца. В день похорон она болела и не смогла присутствовать на церемонии прощания, но теперь здоровье ее полностью восстановилось.
Тетя оказалась полной противоположностью отцу. Он был замкнутый человек и держался отчужденно. Тетя Роберта – наоборот. Ее голос, пронзительный и властный, разносился по всему дому. Она смотрела на всех нас с нескрываемым разочарованием.
