– Борг, ну, расскажи, что ты видел?
– Нет! – отрезал воин. – Не надо тебе этого знать. Одно только скажу, гонять я тебя буду нещадно и заранее предупреждаю, что нытья не потерплю. Хочешь исполнить задуманное – тренируйся, а нет – проваливай к чертовой матери и не трепли мне нервы.
Вот и тренировался Калин и день, и ночь, и в дождь, и в мороз, не зная ни отдыха, ни послаблений уже более, чем полгода кряду.
– Слева, слева заходи, афелок криворукий. В колено бей. Подсекай… – звучало уже на закате.
Солнечный диск лениво заползал за линию горизонта, окрашивая все вокруг в багряные тона, резко очерчивая контуры пейзажа. С пригорка, на котором сегодня проходили занятия, перед глазами раскинулся унылый вид бескрайнего болота, к тому же окрасившийся в кровавый тон мох придавал ему сходство с поверхностью Марса. День умирал, чтобы завтра, подобно Фениксу, возродиться вновь.
Глава 14
Узнав о том, что обучение его подходит к концу и вскоре придется расставаться с учителем, Калин передал слова отца с предложением, чтобы Борг переехал к ним в деревню. Как оказалось, князь прекрасно знал о том, что на его землях проживает отставной вояка-отшельник, а Туманные болота были его территорией, и он, как оказалось, не раз уже приглашал воина в свою личную дружину, предлагая очень выгодные, как казалось князю, условия. Когда Юр испросил у него дозволения о возможном новом жильце и объяснил, кто это, князь, рассмеявшись старосте в лицо, сказал:
– Этот болотный демон ни за что не покинет своих болот. Нет, Юр, я, конечно, рад буду, если тебе удастся неведомым чудом поселить его у нас, и я со своей стороны дам ему дом и даже жалование, и Боги мне в свидетели, никакого налога с него не стану брать. Пусть только мне мальчишек да мужиков обучает, и в случае вот таких визитов, как в тот раз, будет залогом моего спокойствия и вашей сохранности.
После того разговора с князем Юр и написал сыну, дождавшись очередного прилета крылатых посыльных. Письмо мальчик получил как раз перед известием об окончании своего обучения.
– Ну, так что, Борг, может, переселишься все же к людям поближе, – спросил с надеждой в голосе Калин, нарушая повисшую тишину.
Борг ковырял острой рыбьей костью, служившей ему иглой для штопки, крупную занозу в своем пальце. После слов мальчика он прекратил процесс, замер, уставившись в пространство перед собой, и тихо, с расстановкой, заговорил:
– Нет, малой, не пойду я никуда. Тут мое место. Десять лет я тут живу, тут и останусь. Нечего мне средь людей делать, не для того я от мира ушел, чтобы вновь вернуться к прежнему. Хватит, навоевался.
Мальчик не стал настаивать, нет, так нет. Характер Борга он уже изучил достаточно, чтобы понимать, где можно слово сказать, а где лучше и не отсвечивать даже. Вот сейчас как раз и был тот самый момент, когда прикинуться ветошью было наилучшим вариантом. Борг продолжал молча расковыривать кровоточащий палец, натужно пыхтя. Вытянув, наконец-то, проклятую щепу, он высосал из ранки «дурную» кровь, сплюнул в сторону колоды.
– Знаешь, малой, – вдруг неожиданно для Калина заговорил учитель, – когда-то очень давно, даже мне уже иногда кажется, что было это и не со мной вовсе, был у меня замечательный друг, учились мы вместе, покуда меня за разгильдяйство и пропуски не выперли в армию. Так вот, был он молод, моложе меня, но суть человеческой натуры и мир этот понимал, словно прожил не девятнадцать, а все две тысячи лет, и сказал он мне однажды: «Род наш людской ничтожен, гадок и, хуже того, неисправим. Желаний собственных не знает, а требует к ногам своим весь мир». Но при этом он очень любил людей, в целом. Твердил часто, что человечество прекрасно, и нельзя терять в них веру… в людей, я имею в виду. И так мне эти слова его в душу въелись, что потом, спустя много лет, я попытался понять, осмыслить, что есть добро, а что зло, и действительно ли так плох человек.
Борг крутил в грубых пальцах костяную иглу, разглядывая следы недавней операции, погружаясь в пучину своих воспоминаний. И судя по выражению лица, очень тяжелы они были для него, болезненны.
– Когда… – тихо начал он свою исповедь, – когда я сюда попал… Нет, не так, – Борг тряхнул головой, собираясь с мыслями, отер ладонью лицо, словно убирая невидимую паутину, вновь начал: – Отслужив положенный в моей стране срок, я остался и дальше топтать сапоги, уж больно по душе мне пришлось военное ремесло. Но однажды со мной произошло нечто необъяснимое… Не иначе, то была шутка Богов. Очень злая шутка. Я вместе со своими бойцами не пойми как очутился на неведомом острове. На очень странном, страшном острове… – по лицу его прокатилась волна боли, сожаления, дрогнула щека, и челюсти сжались, скрипнув зубами. – Погиб я там, в общем, – выдохнул он, наконец. – Я так думал, что погиб, но, как оказалось, нет. Очнулся я на поле боя с мечом в руке и первое, что увидел, это перекошенную от ужаса рожу, всю в брызгах крови, и занесенный над моей головой клинок. Как в тот день меня не убили, ума не приложу, но выжил. Чудом каким-то выжил… Так я и пробыл в качестве солдата, бойца, еще с десяток лет. И все пытался наладить свою новую жизнь, как-то устроиться, привыкнуть, но не смог. И чем дольше я жил среди тех людей, тем чаще вспоминал те слова вещие и тем больше ненавидел людей. Но прежде всех я ненавидел себя. Я бросил службу, хотя и достиг уже немалого чина. Семьи у меня не было… – помолчал немного. – Была… но… – Борг вновь прервал свое повествование, сглатывая образовавшийся ком в горле, – и… я ушел. Хотел умереть тогда, но, схоронив половину свою, в дом больше не вернулся. Я просто шел и шел по земле, куда глаза глядят. Мне нужно было думать, а ничто не располагает к глубоким размышлениям лучше, чем дорога и одиночество. И вот, спустя столько лет, я нашел свое место в этом мире. Тут, на этом самом болоте. И с каждым прожитым годом я все больше и больше обретаю себя… Я наконец-то понял, что добро и зло – понятия относительные, понимаешь, малой, сам по себе человек не может быть плохим или хорошим. Являются некие факторы, склоняющие его к тем или иным решениям, которые впоследствии становятся для него нормой. Улавливаешь? Что есть хорошо, а что – плохо? Вечная дилемма и вечный спор, с самим собой в первую очередь. Что может быть прекраснее рождения человека? Этот пропитанный божественным благословением момент… но выглядит, коль беспристрастно посмотреть на этот самый миг, он чудовищно: разорванная плоть, некий жгут-пуповина, связывающий орущую женщину с комком розовой, визжащей плоти… Уж извини за такое сравнение. Или смерть взять, к примеру. Вот лежит умерший человек, красив в своем покое, отринувший суету… а, если перед смертью он тяжко болел, трясся в лихорадке, харкал кровью, то смерть после этого всего – как избавление, как прекрасная богиня выглядит. Но смерть – это уродство, неотвратимое и безжалостное разрушение венца творения. Тлен и прах. Где красота? Где уродство? Сиюминутно на эти вопросы отвечать не просто нельзя, это преступно и глупо. Каждый прав в своем решении, ибо, приняв его, человек проносит это решение по жизни своей и живет сообразно ему. Для одних – преступно, для иных – допустимо. Понимаешь? – посмотрел Борг на мальчишку.
