В других случаях статуи просто лишались своего религиозного значения: их снимали с постаментов, выносили из храмов и святилищ и начинали пользоваться ими как предметами светского искусства. Так поступал Константин, украшая Новый Рим, – и об этом писал христианский поэт Пруденций (348–413):
[Очищенный от кровавых жертвоприношений,
Засияет мраморный алтарь,
И статуи, ныне почитаемые как боги,
Будут стоять простыми безвредными бронзовыми слитками
[253].] Насилие против языческих священных мест и предметов возросло и усилилось в царствование Феодосия I. Он издал законы против языческих обрядов и культового использования языческих храмов; и, пусть у власти недоставало механизмов принуждения, чтобы заставить всю империю соблюдать эти законы, этот недостаток восполняло рвение исполнителей на местах.
На общеимперском уровне особенно прославился энергичной антиязыческой деятельностью один из самых высокопоставленных приближенных Феодосия, испанец Матери Кинегий, отправленный в восточные провинции, дабы закрыть там языческие храмы. Систематического плана «военных действий» у Кинегия не было: он просто приезжал в крупные и значительные города и там, при поддержке армии, разорял и закрывал языческие святилища. Действия его, пожалуй, были важны, прежде всего, как прецедент. Некоторые ученые полагают, что именно активность Кинегия спровоцировала погромы язычников, о которых с ужасом и горечью писал уже знакомый нам языческий ритор Либаний. Так или иначе, беспорядки на местном уровне оказались для язычников серьезнее и страшнее, чем распоряжения сверху.
По крайней мере, об этом свидетельствует одна из дошедших до нас речей Либания – обращение к императору с просьбой положить конец бесчинствам монахов, которые рыщут по языческим религиозным святилищам, уничтожая все на своем пути. Эти христиане в черных одеяниях, необузданные и необразованные, в неудержимой ярости нападают на священные храмы:
Это племя черноризцев, что едят больше слонов, а пьют столько, что певцы, сопровождающие их трапезы гимнами, устают петь… спешат нападать на храмы, вооружившись палками, камнями и железными прутьями, а иной раз, презрев это оружие, с голыми руками и ногами. Они разбирают крыши, сносят стены, сбрасывают наземь статуи, переворачивают алтари, а жрецы, видя это, должны молчать или умереть. Разрушив один храм, они спешат к другому, затем к третьему, и трофей громоздится на трофей в этом беззаконном торжестве («Речи», 30.8–9).
Монахи не только уничтожают храмовую собственность: «Не забуду упомянуть и о тех, кого они, презрев свое имя и сан, убили во время этих беспорядков» («Речи», 30.20). Но основной ущерб они наносят храмам: «Дом за домом, святилище за святилищем падают жертвами их бесстыдства, жестокости, жадности и намеренной разнузданности» («Речи», 3.21). Сельские святилища, «большие и малые, в которых усталый путник всегда находил приют, ныне все разрушены» («Речи», 30.24).
Из других источников нам известно, что христианские епископы одобряли эти монашеские бесчинства, а разоренные храмы и святилища присваивали и превращали в христианские – так сказать, крестили в новую веру. Помимо храма Артемиды Эфесской, в Ахайе имелись и другие так называемые «всеэллинские» храмы: назывались они так потому, что обслуживали религиозные потребности не только местных жителей, но и всей Греции. Еще в конце III века в большинстве эти святилищ регулярно проводились шумные и многолюдные языческие празднества; однако двести лет спустя, говоря словами Амелии Робертсон Браун, «в любом крупном святилище в Ахайе имелась хотя бы одна христианская базилика»
[254]. Иногда такое присвоение языческих святилищ христианами предполагало и другие формы осквернения: так случилось с храмом Зевса в Газе. В 402 году, когда этот храм был разрушен, епископ Порфирий приказал вымостить камнями из храмовых стен церковный двор, чтобы их попирали ногами не только прихожане, но и собаки, и свиньи. «Он знал, – замечает биограф Порфирия, – что идолопоклонникам это будет оскорбительнее, чем если бы храм сожгли»
[255].
Многие оскорбленные идолопоклонники, подобно Либанию, обращались с протестами к властям, но обычно без всякой пользы. В начале V века был превращен в церковь самый крупный и богато украшенный языческий храм в Карфагене. Язычники подняли бунт. Имперская власть разрешила спор просто – снесла храм с лица земли.
Насилие в Александрии
Этот краткий перечень насильственных инцидентов я завершу двумя событиями, произошедшими в Александрии Египетской. Оба они оставили на репутации христианства несмываемые пятна. Первое из них – разрушение одной из величайших построек римской античности, второй – убийство одной из величайших ученых древности
[256].
Разрушение Серапеума
Серапеумом именовался величественный храм египетского бога Сераписа. Древние авторы сравнивали его с афинским Акрополем. На искусственном холме высотой в сто шагов возвышались его решетчатые ворота, огромные колонны, портики (длинные крытые галереи-колоннады) и пристройки. Крыши портиков сверкали золотом. Бронзовые капители колонн сияли золотой облицовкой. У ворот высились два каменных обелиска. «Красота этого храма, – писал древний автор второй половины IV века, – превосходит язык человеческий». А другой анонимный автор в 359 году подтверждал: «Нигде в мире не найти такого здания, такого украшения храма, такой святыни»
[257].
Основной наш источник информации по разрушению этого храма – христианский историк Руфин, который провел в Александрии восемь лет (373–380). Он пишет, что внутри самого храма
…стоял идол Сераписа, такой огромный, что правой рукой он касался одной стены, а левой противоположной: чудовищное творение, изготовленное, как говорят, из всех сортов металла и дерева. Внутренние стены храма были покрыты сперва золотыми пластинами, затем, поверх золотых – серебряными и, наконец, бронзовыми, для защиты более драгоценных металлов («Церковная история», 11.23)
[258].
