Бабка привязывала к пластмассовому ведру старый чулок, вешала его на перевязи внуку через грудь, дед подсаживал Никитоса на дерево, и он ползал с ветки на ветку, срывая вишни – одну в ведро, две в рот, – и пачкая руки красным соком, а коленки – клейкой вишневой смолой…
– А орех кто посадил? – неожиданно для самого себя спросил Говоров, кивнул на любимое дерево своего детства.
Старый грецкий орех с широкой горизонтальной веткой, на которую Никитос мог запрыгнуть с разбегу, не раз спасал его от контакта с дедовым ремнем.
– Орех сам дед вырастил. Привез из Молдавии тонкокорые грецкие орехи, такие хрупкие – пальцами можно раздавить, и прорастил сначала вот тут, под окошком кухни, тут, видишь, тихое теплое место, а уже на третий год мы деревце туда, в угол перенесли…
Бабка разговорилась, оживилась, разрумянилась, стала рассказывать артистично, иногда даже в лицах.
Говоров вдруг поймал себя на том, что ему, странное дело, действительно интересно.
И на том, что ощущение незримого присутствия деда не прошло и даже усилилось.
Старый упрямый хрыч как будто стоял в окне кухни, опираясь на подоконник, смоля вонючую «Приму» и ухмыляясь в седые усы.
Утро началось с атаки.
Атакована была я, и кем? Родной дочерью.
– У тебя вообще совесть есть?! – ворвавшись в комнату, где я старательно и с наслаждением досыпала последние минутки, оставшиеся до сигнала будильника, возмущенно спросила Сашка.
– Даже с избытком, – пробормотала я, с трудом разлепив ресницы. – А почему ты спрашиваешь?
– Потому что кто-то сожрал натуральный йогурт с льняным семенем, которым я планировала позавтракать!
– Это не я. – Я перекрестилась. – Свят, свят, свят! Чтобы мать у родного ребенка кусок йогурта изо рта вырвала – где ж это видано?!
– А тогда где же он? – Сашка сбавила обороты.
Я села, свесила ноги с кровати, поболтала ими в задумчивости:
– А за арбузом ты смотрела?
Накануне я вернулась домой поздно, и наедаться дареным арбузом на ночь глядя моя юная сторонница здорового образа жизни осмотрительно не рискнула. Я же не стала заморачиваться и просто впихнула гигантскую половинку в холодильник, бесцеремонно потеснив все то, что уже помещалось на полке.
Сашка торопливо умелась в кухню и уже оттуда радостно покричала мне:
– Точно, он за арбузом!
– Не раздавлен? – запоздало обеспокоилась я.
– Нет! Раздавлены яйца.
– Все?!
– Ага! Придется тебе есть омлет аж из трех яиц!
Такой плотный завтрак был для меня совершенно не типичен. Мне следовало догадаться, что это первый звоночек мироздания, запланировавшего для меня сегодня очень необычный день, но я же судья, интуиции в чистом виде не доверяю, мне подавай доказательства…
Я съела, давясь, суперомлет, собралась к выходу и поспешила на работу, мимоходом проигнорировав звоночек номер два: на первом этаже у почтовых ящиков громоздилась кривая башня рекламных газет с портретом Гуреева на первой странице.
Третий звонок принял вид моего помощника Димы, который честно сделал все возможное для того, чтобы быть замеченным. Он встал на повороте метров за сто от здания суда и при моем приближении так яростно замахал белой тряпочкой, что я, конечно же, остановила машину, опустила стекло в окошке и поинтересовалась:
– По какому поводу безоговорочная капитуляция?
– Фух! – выдохнул Дима и промокнул белоснежным носовым платком вспотевший лоб: хореографические упражнения в стиле ансамбля «Березка» его явно утомили. – Доброе утро, Елена Владимировна, сегодня вам лучше оставить машину на стоянке в торговом центре.
– Она же платная!
– Не надо экономить на здоровье.
– М-м-м?
– Я по пути объясню.
Дима забрался на место пассажира, выразительным жестом призвал меня трогаться и загляделся в окошко, присматриваясь к зданию, от которого мы удалялись.
– Что у нас там? Пожар, потоп, погром, нашествие саранчи? – спросила я.
– Бинго! – Дима кивнул, вздохнул, взглянул на меня с сочувствием. – У нас там журналисты.
– Шо? Опять?! – взвыла я голосом Волка из мультика «Жил-был пес».
Когда Сашка была маленькая, она этот мульт обожала.
– Ну а как вы хотели? У вас процесс, за которым будет следить вся страна, а то и весь мир!
– О наследстве Гуреева? – Я вздохнула, понимая, что контакта с прессой мне не избежать.
Оттянуть его, конечно, можно, не зря ведь умница Дима не дал мне закатиться прямо в лапы смишников, на микрофоны и под камеры. Но не стану же я от них бегать? Мне нужно быть на работе…
– Они все стоят у крыльца, – догадавшись, о чем я думаю, сказал мой бесценный помощник. – А мы пойдем другим путем. Мария Антоновна сейчас держит открытым окно дамской уборной на первом этаже, оно с другой стороны. Если подобраться к нему по клумбе, держась за кустами, то можно будет попасть в здание незаметно для журналистов…
– Но не для коллег. – Я поморщилась.
Становиться посмешищем у наших судейских не хотелось. Но пробираться сквоь гомонящую толпу корреспондентов, однообразно бубня «Без комментариев!», не хотелось еще больше. Как же быстро они прибежали, я еще не успела толком разобраться, что за процесс мне предстоит…
– А вот и наша звезда экрана! – приветствовала мое появление под окном дамской уборной подруга и коллега Машка.
– Чур меня, – открестилась я от перспективы вновь появиться в телевизоре.
– Держи лесенку. – Подруга спустила в окно стремянку, с которой наша уборщица тетя Зина обметает паутину с высоких потолков.
С помощью Димы, придержавшего стремянку в устойчивом равновесии, я залезла в окно. Потом мы с Машкой втащили лесенку обратно, а Дима пошел чинно внедряться в здание с парадного входа. Правильно, ему через женскую уборную нельзя, а в мужской у нас нет соратников и сподвижников…
– Ты где-то ногу поцарапала, – заметила Машка, когда мы уже выходили в коридор. – Вот тебе влажная салфетка, возьми, она антибактериальная.
Я с признательностью приняла у подруги прохладную тряпочку, нагнулась, рассматривая свежую царапину на щиколотке, и услышала над головой:
– Еленочка Владимировна, ну, наконец-то я вас нашел!
В приступе гениального озарения я тут же ловко перетянула салфеткой голеностоп и, разогнувшись, выполнила откровенно кособокий реверанс:
– Доброе утро, Анатолий Эммануилович! Что случилось, зачем вы меня искали?
– Чтобы вместе выйти к прессе…
Я демонстративно покачнулась, подвернув «поврежденную» ножку:
