Мама, далеко продвинувшаяся по профсоюзной линии, от родной «рабочей косточки» стремилась дистанцироваться и Аню воспитывала в лучших традициях питерской интеллигенции. «Ленинград – самый культурный город мира», – говорила Ане мама. «Ну да, ну да, чай, не Париж», – насмешливо поддакивала неугомонная тетя Зина.
И чем ей тот Париж не угодил?
Мамы не стало, когда Аня оканчивала школу. Машина, в которой мама ехала на конференцию профсоюзных работников где-то в области, на зимней дороге попала в аварию…
Аня узнала об этом от тети Зины – та вдруг возникла на пороге с еще горячей трехлитровой банкой борща в авоське и облезлой дерматиновой сумкой, из которой высовывались разноцветные рукава впопыхах напиханных кофточек.
– Не реви, девка, – уткнув рыдающую Аню лицом в свой байковый халат и зачем-то слегка покачивая ее, как младенца, сказала тетя Зина. – Что твоя мать сейчас сказала бы? «Аня, умойся и выпей холодной воды. Не распускайся, ты коренная ленинградка, будь достойна!»
Аня сомневалась, что мама сказала бы именно так, но по сути тетя Зина была права: вульгарных рыданий мама точно не одобрила бы.
И Аня взяла себя в руки, с отличием окончила школу и поступила в институт. А тетя Зина почти год жила на два дома, постоянно мотаясь то к себе на Петроградскую сторону, то к Ане на проспект Ветеранов – варила «прынцессе» борщи, жарила котлеты, штопала чулки – на новые с маминым уходом уже не хватало, и бдительно следила за тем, чтобы Аня «не гуляла с кем попало».
Хотя Ане и некогда было гулять. Она старательно училась – ей очень нужна была повышенная стипендия, на старших курсах неофициально подрабатывала бухгалтером, потом, уже с дипломом экономиста, устроилась в НИИ, который в перестройку едва не развалился, но как-то устоял, а при рынке даже неплохо зажил на заказах и зарубежных партнерских программах.
Со временем Аня стала замдиректора по финансовым вопросам, лично курировала контракты, по которым за хорошие деньги в долгосрочные командировки за границу отправлялись лучшие технические специалисты, сама съездила в Германию, в Японию и в тот же Париж. Особых чудес там не увидела, но она уже и не искала никаких чудес.
У нее было все, что нужно. Хороший муж – не рабочая косточка, доцент-филолог, но вполне «нормальный мужик» – тетя Зина одобрила. Сын, студент факультета иностранных языков, славный парень без особых закидонов. Два кота-мейнкуна, ответственная работа, хороший доход, возможность красиво одеваться, путешествовать, культурно расти… Лучший в мире город – теперь уже Санкт-Петербург… Неугомонная тетя Зина – давно уже пенсионерка, но по-прежнему активная, энергичная, пробивная, как паровоз, раскочегарится – не остановишь…
– А вот теперь, Анюта, поговорим серьезно, – с порога объявила она однажды, заявившись к Анне с бульварной газетой в высоком замахе – как будто хотела мух ею бить, на что, по мнению Анны, газетка единственно и годилась.
– Видишь этого старого козла? – артритным пальцем тетя Зина потыкала в портрет на первой полосе. – Знаешь, кто это?
– Конечно, знаю, это Роберт Гуреев, – послушно (тете Зине попробуй не подчинись!) ответила Анна, улыбнувшись на это ее «старый козел».
Гуреев на фото и впрямь был немолод, но грациозен, собран, готов к прыжку – определение «старый козел» ему странным образом подходило.
– Так, да не так, – кивнула тетя Зина и снова постучала пальцем по газете, злокозненно метя предмету разговора в лицо. – Это, Анька, твой папаша…
– Какой еще папаша?!
– Какой, какой… Родной!
И тетя Зина наконец рассказала Анне то, что было так интересно маленькой Анечке.
А взрослую уже как-то и не взволновало.
– И что?
– А то, что ты, Анька, наследница! – Тетя Зина сместила палец, перестав лупасить Гуреева на фото, отчеркнула ногтем нужное место в тексте. – Не исключено, что единственная! Видишь? Парижские адвокаты просят наследников объявиться. Пиши им, Анька! Забирай папашкины денежки!
– Мне от него ничего не нужно…
– Вот дура, а?! – Тетя Зина пристукнула по столу ладонью. – Ну, тебе не нужно, а другим? У тебя сын есть, внуки пойдут, им не надо знать, чьих они корней? И деньгами-то не бросалась бы, чай, не копеечки там, не только твоему семейству хватило бы…
– Теть Зин, ты же знаешь, я тебя никогда не брошу, – Анна накрыла ладонью беспокойную руку старухи.
– Да я ж не о себе! – Бабка вырвалась. – Как мать твоя говорила, ты вспомни? «Ленинград – самый культурный город в мире!» А что там с театрами твоими любимыми, они у нас нынче хорошо живут? А музеи? А льву на мосту кто-то ухо отбил! А на канале старую гранитную облицовку снимают и куда-то увозят, небось, всплывет теперь у каких-нибудь буржуинов на даче, будет там клумбы украшать! У нас же как теперь – кто богат, тот и рулит! А ты от денег отказываешься! Папашка твой от Родины отказался, от мамки твоей и от тебя заодно, а ты от его деньжищ – ну, молодец, девка, ну, уравняла счет!
И тогда Анна задумалась…
Очень трудно быть сыном школьной учительницы.
Родная мать спрашивает с тебя вдвое больше и много строже, чем с чужих детей, и при всех показательно карает за непослушание и непочтительность.
Любое твое неосторожное слово, самый ерундовый проступок – почти преступление, либо подлость, либо безответственность, подрыв авторитета матери-педагога.
А остальные ребята при этом уверены, что все твои пятерки получены по блату!
Семилетний мальчик не смог бы это сформулировать, но Вадик чувствовал себя бесправнейшим из всех детей на свете.
Наверное, именно поэтому, когда однажды первоклассника Петренко спросили, кем он хочет стать, когда вырастет, Вадик вдруг выдал: «Царевичем!» Мать тогда за голову схватилась – стыд, позор, кошмар, кого она воспитала! Все дети как дети, мирно готовятся в космонавты и киноартисты, а этому, глядите-ка, трон подавай!
Бедняге Вадику тогда изрядно досталось. В кулуарах мать ему всыпала по заднице, публично прочитала лекцию о правильных жизненных целях и потом неделю не пускала играть во двор. Как будто это во дворе он проникся нездоровыми монархистскими идеями!
Двор у них был самый обыкновенный, можно сказать, люмпен-пролетарский – каждая вторая семья рабоче-крестьянская, в каждой третьей кто-нибудь «сидит». Ну, торгаши еще были, как без них в курортной местности, эти, разумеется, не работали, но посиживали не реже прочих, да… В общем, считалкой со словами «На золотом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич» традиции самодержавия во дворе на сочинской Молдовке исчерпывались целиком и полностью.
– И шо ты, Софа, кипишуешь, надо же понимать, шо нашему мальчику просто не хватает состоятельного и козырного папы, – успокаивала расстроенную дочку бабушка Вадика – фармацевт по роду занятий и философ по складу ума.
Жизнь бабуля-философ прожила непростую и настоящей и непоправимой бедой считала только преждевременную гибель. В свое время она на удивление спокойно отнеслась к решению Софы родить ребенка вне брака. Сказала только: «А шо такого, прокормим, не в голодные годы живем» – и сосредоточилась на том, чтобы придумать мальчику приличное имя.
