Я киваю: да, Великий Роберт не был лишен патриотизма, хотя и понимал его по-своему. Но какое значение это имеет сейчас?
– Крайне важно, чтобы суд ознакомился с уникальным документом из личного архива маэстро Гуреева, – вновь становясь серьезным, говорит Ришар. – Это своеобразный дневник, в котором он эпизодически делал записи на протяжении ряда лет, что-то вроде набросков для будущей автобиографии… К сожалению, маэстро не успел ее написать…
«А может, это к лучшему?» – думаю я, интуитивно предвидя перелом в сюжете. А ведь он у нас едва сложился…
– Вот эта запись представляет особую важность, – Ришар почтительно принимает от помощника растрепанную толстую тетрадь – она уже раскрыта на середине. – С вашего разрешения я зачитаю с листа?
Я киваю.
– Но прежде позвольте предоставить заключения специалистов, подтверждающих, что соответствующая запись выполнена собственноручно Робертом Гуреевым…
– Не нагнетай! Читай! – нетерпеливо рифмует горлопан из публики.
Я требую тишины и обстоятельно изучаю предоставленное экспертное заключение.
Затем прошу Ришара продолжать, и тот зачитывает вслух фрагмент из неопубликованного дневника Роберта Гуреева:
– «О поклонниках». – Тут он находит взглядом старшего Христофорова и дальше уже читает как будто лично для него.
За долгие годы я так и не определился в своем отношении к людям, чьи шквальные аплодисменты бывали для меня ровно тем же, чем попутный ветер для парусов корабля.
Поклонники… Мне никогда не нравилось это слово.
В нем чудится что-то унизительное, ведь самодостаточная личность может почтительно преклониться перед божеством, но не поползет на коленях за другим человеком. А артист, даже самый великий, всего лишь человек… И ничто человеческое ему не чуждо.
Нельзя сказать, будто мне не льстили признания почитателей моего таланта. Выходя на бис, я жадно пил их восторги, но позже, уже за кулисами, недоумевал: как могут эти люди с такой серьезностью относиться к тому, что по сути своей есть игра? Балет, театр – это всего лишь лицедейство, метаморфозы, превращение одного в другое, алхимия чувств…
Пожалуй, вернее всего мое отношение к поклонникам покажет история, случившаяся в то время, когда я был живо увлечен поэзией Серебряного века с его блестящими литературными мистификациями.
Тогда какой-то русский поклонник прислал мне в знак своей вечной любви к моему великому таланту собственный локон и мило попросил об ответном жесте.
Я был отчасти тронут, отчасти раздосадован: было бы грубостью отказать в такой мелочи чистосердечному наивному юноше, и все же казалось сущей глупостью поддерживать эту до нелепости романтическую затею.
Мне показалось хорошей идеей превратить ее в шутку в духе истории с Черубиной де Габриак и разыграть того милого юношу, дав ему то, о чем он просил, но не изменив при этом своим принципам.
Я взял присланный мне локон, покрасил его в более темный тон, слегка завил, перевязал новой лентой и отправил тому поклоннику как мой собственный.
Надеюсь, если когда-нибудь моя шутка откроется, тому молодому человеку хватит ума понять ее тайный смысл: грош цена любому фетишу, и лишь одному таланту имеет смысл поклоняться и служить – своему собственному!
Месье Ришар захлопывает тетрадь, и в наступившей тишине звук кажется таким же громким, как удар по крышке гроба. Пожалуй, это символично.
– Произведенный анализ не мог не показать совпадение ДНК, – не делая паузы, с напором продолжает русскоязычный француз. – Потому что на анализ действительно были представлены волосы родного отца Андрея Христофорова. Вот только это были волосы не Роберта Гуреева, а Игоря Христофорова!
Секундная пауза – и зал взрывается шумом. Публика вскакивает с мест, микрофоны и камеры мечутся, выбирая между Ришаром и двумя Христофоровыми.
Я смотрю на Игоря – он потрясен. Огорчен? Обрадован? Не понять, побледневшее вытянувшееся лицо выражает такую смесь эмоций, о которой в народе метко говорят «без ста грамм не разберешься».
Зато Андрей – вы не поверите! – откровенно ликует!
Впервые с начала слушаний, нет, даже с того момента, когда я опосредованно познакомилась с Андреем Христофоровым благодаря телешоу, я вижу его улыбающимся. Да что там – сияющим!
– Да! – Он победно вскидывает кулак.
И тут же повторяет, словно стремясь донести смысл своего возгласа до нерусскоязычных зрителей:
– Йес!
Христофоров-старший что-то неуверенно говорит ему, в общем шуме его речь бесследно теряется, зато прекрасно слышны слова Христофорова-младшего:
– Все, папаша, теперь не отвертишься! – Он торжествующе хохочет и хлопает Игоря по плечу, притискивает его к себе, трясет и гладит по спине.
Христофоров-старший поднимает руки – всё, сдался! – и обнимает сына. Они что-то шепчут друг другу, и у Игоря, лицо которого я хорошо вижу, блестящие мокрые глаза.
Камеры хищно рыскают вокруг них, и я понимаю, что пора пустить в ход молоток и навести порядок в зале суда.
Порядок в жизни отца и сына Христофоровых, похоже, уже восстановлен.
– Ух, как это было!
Мы теснимся у нас на кухне. Я и Сашка сидим за столом, а Натка красуется на видном месте у плиты, где снова варятся вареники – мы налепили их с запасом. Нам с дочкой приходиться подбирать ноги, чтобы Натка по ним не потопталась: она в лицах изображает происходившее в суде.
– А молодец этот младший, – одобряет сестрица Андрея Христофорова. – Другой бы на его месте убился от разочарования, только представьте, какие денжищи от него уплыли! Меня бы, наверное, разорвало на тысячу кусочков!
– Вот ужас-то, ты и вся целая, одним куском, многовато места занимаешь, – ворчит Сашка, но видно, что она довольна.
У нас получается что-то вроде девичника для своих, родных. Уютные такие посиделки с хиханьками и сплетнями.
– Игорь, по-моему, сначала чуть не расплакался от огорчения, что Андрей не сын Гуреева, – продолжает Натка. – А потом все-таки расплакался от радости, что Андрей его сын. А журналисты явно ждали, что теперь Христофоровы уйдут, поджав хвосты, а они такие – фиг вам! И снова сели!
Натка показывает, как Христофоровы сели, сгибая колени и горделиво оглядываясь вокруг.
– И Андрей такой громко: «А давайте продолжим? Мы тоже хотим узнать, кому достанутся деньги не моего отца!»
– Серьезно, мам? Он так и сказал? – Сашка смеется и дергает меня за рукав. – Нет, а ты-то что? Почему у тебя в суде какой-то несостоявшийся наследник командовал, продолжать или не продолжать?
– А она растрогалась, – сдает меня с потрохами сестрица. – Нет, все-то видели – сидит Елена Владимировна такая суровая, бровки в ниточку, но я же знаю, когда она так морщит нос – когда пытается не разнюниться!
