– А с трибуной-то что будет?
– Я разговаривал с… одним политиком, – признался наконец Теему. – Он наш друг. Он вернет нам трибуну. Мы будем стоять на ней и после того, как Петер Андерсон уберется из города.
* * *
Беньи сидел в питомнике на крыше пристройки. Уже стемнело. Беньи отбросил окурок и наконец принял решение. И пошел через Бьорнстад один. Он не прятался в тени, он спокойно шел в свете уличных фонарей. В школе Беньи не появлялся – его вообще мало кто видел после того, как всем стало известно, что он… ну, сами понимаете. Но сейчас он шел не скрываясь.
Глупость, наверное. Но рано или поздно ему все равно придется выйти против всех. Город маленький, прятаться особо негде, а уйти – куда он пойдет? Что делать, если твое единственное желание – чтобы все было как обычно? Ходить на работу. Надеяться на лучшее.
Когда Беньи вошел в «Шкуру», в баре замолчали. Какой-нибудь приезжий этого бы не заметил – все тот же гул голосов, все те же ссоры, все так же звякает посуда. Но Беньи каждой клеточкой тела ощутил, как из помещения уходит кислород. Он замер. Идти сюда было безумием, но Беньи с детства был не из тех, кто натягивает одеяло на голову, боясь привидений и чудовищ. Беньи распахивал двери и переворачивал матрасы, чтобы чудовища показались и сожрали его, раз уж собрались.
Лучше так, чем сидеть и ждать.
Компания мужчин, сидевших в дальнем углу бара, поднялась с мест. Сначала встал один, потом все остальные. Черные куртки. Никто не допил пиво, все демонстративно оставили по полбокала. Прочие расступились, когда черные куртки потянулись к двери, но никто не коснулся Беньи. Никто даже не взглянул на него. Черные куртки просто прошли мимо него на улицу. В две минуты с десяток других посетителей – старых и молодых, кое-кто в черных куртках, а иные без, кое-кто в охотничьих жилетах, а иные в белых рубашках, – последовали за ними.
* * *
Чувства – это сложно. Действовать куда проще.
Видар был среди тех, кто сидел за дальним столом. В детстве он как-то спросил Паука, почему они так ненавидят голубых. Паук со священным гневом в голосе ответил: «Потому что они – мерзость. Мужчины – это мужчины, женщины – это женщины, а эти – какой-то средний недопол! Даже исследование такое проводили! У них, у этих, кое-чего не хватает в мозгу, вещества такого, и знаешь, у кого еще его не хватает? У педофилов, у тех, кто спит с животными, и прочей мрази. Они больные, Видар, они не как мы!»
Видар тогда этому не поверил. Не верил и теперь. Но когда Паук, Теему и прочие встали и вышли, Видар тоже вышел. Потому что с детства выучил: солдаты держатся вместе. Он не питал ненависти к Беньи – он просто любил своих братьев. Дело одновременно сложное и совсем простое.
* * *
Сильно после закрытия Рамона и Беньи все еще сидели в баре. Вдвоем.
– …Сколько ж дерьма у людей в головах… да и не факт, что дело в тебе… – начала Рамона, хотя догадывалась: мальчик понимает, что она лжет.
– Они не допили пиво. Не хотят пить с такими, как я, – прошептал Беньи.
Слова – сухие веточки, чуть надави – и сломаются. Рамона вздохнула:
– Слишком много всего и сразу, Беньи. Женщина-тренер, политики эти проклятые, лезут в управление клубом… люди переживают. Все меняется. Они не ТЕБЯ ненавидят… они просто… людям нужно чуток времени, чтобы все это переварить.
– Они меня ненавидят, – поправил ее Беньи.
Рамона почесала стаканчиком под подбородком.
– Теему и мальчики считали тебя своим. Поэтому все стало так плохо. Может, кто-то из них думал… не знаю… думал, это что-то из телевизора. Что такие мужики… живут в больших городах и… ну… одеваются по-особому. Ребята здесь всю жизнь живут и свято верят, что подобное видно сразу. А ты… ты такой же, как они. Они пили с тобой, вы были одной компанией, они выкрикивали твое имя с трибуны. Ты служил им символом, надеждой, что один из них сможет повести за собой команду, город… даже если против них ополчатся все остальные засранцы. Ты был их поднятым средним пальцем. Таким бандитом, который показал, что не обязательно подлаживаться под других, чтобы выиграть, что мы тут в лесах сумеем разобраться со всеми, кто пытается нас захватить.
– Я не хочу… я никого не просил влезать… я просто хочу, чтобы все было как обычно.
Рамона так крепко обхватила голову Беньи ладонями, что ему показалось – уши сейчас отвалятся.
– Тебе не за что просить прощения, мальчик! – рявкнула она. – Ты слышал? НЕ ЗА ЧТО! Я не защищаю тех, кто сегодня вечером ушел из «Шкуры». Я лишь говорю, что… мир вертится быстро. Не суди нас слишком строго, если мы… ну… в общем, не суди нас строго. Все меняется с такой дикой скоростью, мы иногда просто не поспеваем. Мы то и дело слышим разговоры о «квотах» и думаем: «А мы как же?» До нас-то эти квоты когда дойдут? Я никого не защищаю, я только говорю, что тут некоторым кажется, что их атакуют со всех сторон. Что им говорят: «Вы живете неправильно». А кому хочется, чтобы его принуждали меняться?
– Кого я к чему принуждаю? Я просто… фак, я просто хочу, чтобы все было как всегда!
Рамона разжала руки. Вздохнула. Налила еще виски.
– Знаю, мальчик. Так уж все устроено. Нам просто нужно новое «как всегда». Люди бывают двух типов, одним для понимания нужно время, другим – мозги. Этих других почти не осталось, но нам, пожалуй, лучше погодить и поглядеть, много ли осталось первых, прежде чем начинать вколачивать новое им в головы.
– Ты во мне тоже разочаровалась? – Беньи старался не смотреть ей в глаза.
Рамона захохотала, закашлялась дымом.
– Я? Из-за того, что ты спишь с мужиками? Мальчишка ты мой милый, ты всегда мне нравился. Надеюсь, у тебя будет счастливая жизнь. А в том, что ты спишь с мужиками, плохо только одно, уж я-то знаю: с мужиком счастлив не будешь. От них одна головная боль!
38
Матч
Вот и настал день матча. «Бьорнстад-Хоккей» против «Хед-Хоккея». Остальная Швеция знать не знала об этой игре, никому до нее не было дела, кроме нас. Зато у нас дело до нее было каждому.
Некоторые не в состоянии понять вещей, с которыми сами не сталкивались. Подавляющее большинство населения земного шара всю свою жизнь проживет в уверенности, что хоккейный матч – это всего лишь хоккейный матч. Какая-то дурацкая игра, которая ничего не значит.
Счастливцы. Им никогда не испытать того, что выпало нам.
* * *
На что мы готовы ради семьи? На что не готовы?
Визитных карточек у Хряка никогда не водилось, но, если б они были, там бы значилось: «Хоккеист. Автомеханик. Отец троих детей. Муж Анн-Катрин». В его голове Анн-Катрин все еще пела, танцевала, стоя на его ногах, и всегда будет и петь, и танцевать. Хряк отработал в мастерской полный день – как всегда, хотя «как всегда» не будет уже никогда. Дома Бубу, его старший сын, мыл посуду. Именно Бубу ездил в похоронное бюро, организовывал кремацию и траурную церемонию. А потом стал разбираться со всем остальным. Ужин приготовлен, младшие уже сидят за столом; Бубу прибрался и постирал. Сделал все, что обычно делала мама. У Хряка в горле встал ком. Нельзя показывать младшим, как разваливаешься на куски. Сев за стол, Хряк сказал Бубу:
