Когда дверь за ним закрылась, она отправилась на кухню. Она всегда тревожилась за детей; каждый раз, когда Вильяма не было дома, она пыталась отвлечься, готовя еду. «Говорите о Магган Лит что хотите, но готовит она вкусно!» – отзывались о ней в городе, и она не обижалась, что комплимент начинался с «говорите о ней что хотите». Магган Лит сама знала, кто она. Как она бьется за все, что у нее есть. Будет салат из пасты и еще картофельный салат. «Никто не умеет приготовить столько салатов, которые на самом деле не салаты. Ты любой овощ можешь сделать бесполезным!» – усмехался Вильям.
Магган не ложилась спать, пока сын не придет. И тревожилась, тревожилась.
Пробежавшись по Бьорнстаду, Вильям вдруг сообразил, что на нем красный спортивный костюм с быком на груди. Он даже осознал, какой идиотской провокацией это выглядит именно сейчас. Вильям повернулся, чтобы сбегать домой и переодеться, как вдруг уловил запах и остановился. У него защипало в носу.
Что-то горело.
* * *
Рамону разбудил не дым – она проснулась оттого, что кто-то дергал ее и пытался куда-то тащить. На сон грядущий она приняла небольшой бутербродик, поэтому отреагировала так, как реагировала всегда, когда ее после этого будили: стала махать руками, выкрикивать обсценную лексику и искать какой-нибудь предмет потяжелее.
Но когда она разглядела, как языки пламени лижут стены, и услышала вопли на улице, то распахнула глаза – и прямо над собой увидела Элизабет Цаккель.
У тренера, возможно, было неважно с чувствами, но способность нервничать она сохранила. В тот вечер ей не спалось, она много думала о предстоящей игре с «Хедом» и решила выйти на пробежку. Заметила мужчин, бегущих к «Шкуре», увидела, как быстро разгорается огонь; наверное, не один человек уже успел вызвать пожарных. На улице стояли толпы. Нормальные люди не бегут в горящий дом. Но Цаккель не была нормальным человеком.
Теперь она опустилась на снег, кашляя и задыхаясь, а Рамона сидела рядом в одной ночной рубахе и бормотала:
– И это все за тарелку картошки, девочка моя? А если бы я дала тебе мяса, ты бы, наверное, горы ради меня свернула?
Цаккель закашлялась и рассмеялась:
– Должна признаться, я начала ценить пиво. В смысле витаминов.
Люди мчались по улице, быстрее всех – Теему. Он кинулся в снег и крепко обнял Рамону.
– Ну-ну-ну, мальчик, успокойся. Все живы. Просто немножко загорелось… – прошептала Рамона, но Теему чувствовал, как ее трясет.
– Фотографии Хольгера… – охнул он и вскочил.
Рамоне пришлось вцепиться в него. Этот мальчишка так ее любил, что ей пришлось ДЕРЖАТЬ его, чтобы он не кинулся в огонь за фотографиями ее покойного мужа.
Но ей не хватило сил удержать Теему от того, что произошло потом. Да и никому бы не хватило.
* * *
От пожара проснулся весь Бьорнстад, крик набирал силу быстрее, чем вой пожарных сирен. Звонили телефоны, хлопали двери.
Беньи с сестрами неслись по улице. Сестры бежали к «Шкуре», люди уже начали выстраиваться в цепи, чтобы передавать воду, везде стояли машины с канистрами и шлангами в багажнике.
Беньи остановился; он понял, что пожар – не случайность. Поэтому он стал искать злоумышленника; перед глазами мелькнул красный спортивный костюм. Вильям Лит стоял позади всех, ближе к лесу, совсем один; потрясенный, он прижимал руки ко рту.
Беньи бросился к нему. Какое-то мгновение Вильям ждал, что тот налетит на него, но Беньи резко остановился, словно что-то понял. По дороге бежали люди, вдали, в лесу, завывали сирены. Беньи повернулся к Вильяму и прохрипел:
– Ты и я. Прямо сейчас. По-настоящему. Без друзей, без оружия. Только ты и я.
Наверное, Вильям мог бы возмутиться, попытаться утихомирить Беньи, объяснить, что пожар – не его рук дело. Но Беньи был слишком взбешен, чтобы ему поверить, а Вильям, наверное, все еще слишком ненавидел его, чтобы отступить. И он прошептал только одно:
– Где?
Беньи секунду подумал.
– Беговая тропа на Холме. Людей нет, земля ровная, и фонари горят.
Вильям обиженно кивнул:
– В смысле – чтобы я потом не придумывал оправданий?
Поступки Беньи всегда оказывались хуже его слов, поэтому его ответ прозвучал особенно веско:
– Для тебя, Вильям, никаких «потом» не будет.
Они побежали к Холму. Через весь город. Они бегали так тысячу раз, когда играли в детстве в одной команде и старались тренироваться как можно чаще. Беньи не мог ни в чем уступить первенство Вильяму, он отнимал у Вильяма даже то, чего не хотел отнимать. Теперь, когда они мчались по щиколотку в снегу, они снова стали теми мальчишками. И разделял их все тот же метр – словно Кевин все еще бежал между ними.
Добежав до тропы на Холме, они несколько минут постояли, чтобы успокоить дыхание; из открытых ртов вырывались густые облачка пара. Потом Вильям в красной куртке бросился на Беньи в зеленом свитере, замершего сжав кулаки. Ни друзей, ни оружия – один на одного. Бык против медведя.
* * *
Паук и Плотник вцепились в Теему уже перед «Шкурой»: первый порыв – потушить, спасти, защитить. Этот бар был им домом больше, чем их родные дома. Но Паук зашептал Теему:
– Мы знаем, кто это сделал. Суки из Хеда. Мать девушки Плотника видела их, когда была на кухне. Они оставили машины у магазина! Если поехать сейчас, мы их еще догоним!
Когда мужчины в черных куртках протолкались через толпу возле «Шкуры» и бросились к «саабу» Теему, чтобы преследовать врагов в лесу, на них почти никто не обратил внимания. Заметил их только один подросток. Лео Андерсон. Заметил и побежал за ними.
* * *
Вильям и Беньи не щадили друг друга. Удары сыпались бешеным градом, оба были так сильны, что уже через несколько секунд лица обоих заливала кровь. Вильям кричал при каждом замахе и ударе – от усталости, от злости. Он был выше – единственное преимущество, которого Беньи так и не смог у него отнять, – и мог бить сверху вниз, а Беньи приходилось бить снизу вверх. Снизу вверх труднее. Они размахивали кулаками целую вечность. Наконец молочная кислота заставила обоих отступить – задыхающихся и окровавленных. Беньи лишился зуба, Вильям едва видел правым глазом.
– Ты был влюблен в него? – вдруг прохрипел он.
– Чего? – Беньи сплюнул в снег красным.
Их разделяло несколько метров, легкие ныли, Вильям опирался ладонями о колени. Палец был сломан, кровь из носу хлестала, как из крана. Боль и усталость заставили его говорить тише.
– Ты был влюблен в Кевина? – повторил он, задыхаясь.
Беньи несколько минут молчал. Его волосы и руки были в крови – не поймешь, где рана, а где он просто перемазался кровью.
– Да.
Беньи признался в этом в первый раз в жизни. Вильям закрыл глаза, чувствуя, как пульсирует нос, и слыша, как через него со свистом ходит воздух.
