Глава 4
В доме меня уже ждали сэр Мэтью и тетя Сара. По очереди они обняли меня, да с такой осторожностью, будто я была сделана из фарфора, и я не могла сдержать улыбку.
— Не бойтесь, не разобьюсь, — сказала я, и все сразу встало на свое место.
— Какая новость… какая чудесная новость, — повторяла Сара, вытирая глаза, хотя слез я не заметила.
— Это так много значит для всех нас, — сказал сэр Мэтью. — Огромное утешение.
— Мы уже говорили ей об этом, — вставила свое слово Руфь. — Правда, Люк?
Люк улыбнулся, и к нему вернулась его прежняя панибратская манера.
— Говорили ведь, Кэтрин? — спросил он. Я уклонилась от ответа и просто улыбнулась ему.
— Я думаю, Кэтрин устала и с удовольствием поднимется к себе, — сказала Руфь. — Послать вам чай наверх, Кэтрин?
— Хорошо бы.
— Люк, позвони кому-нибудь из горничных. Пойдемте, Кэтрин. Ваши вещи уже отнесли.
Сэр Мэтью и тетя Сара вместе со мной и Руфью поднялись по лестнице.
— Я устроила вас на втором этаже в южном крыле, — объяснила Руфь. — Так вам не придется много ходить по лестницам. А комната очень славная.
— Если она вам не понравится, — поспешно уточнил сэр Мэтью, — непременно скажите, дорогая.
— Как вы добры! — отозвалась я.
— Вы можете поселиться рядом со мной, — взволнованно прозвучал голос тети Сары, — вот будет хорошо!
— По-моему, комната, которую я для вас выбрала, вам вполне подойдет, — заметила Руфь.
Мы миновали галерею менестрелей и поднялись на второй этаж. Затем прошли по небольшому коридору, куда выходили две двери. Руфь открыла дальнюю, и я увидела свою новую комнату.
Она была почти полным повторением той, где я жила с Габриэлем. При ней тоже была туалетная, и по открывавшемуся из окон виду на лужайки и аббатство я поняла, что она расположена точно так же, только двумя этажами ниже.
— Прелестная комната, — сказала я, глядя на расписной потолок, с которого на меня смотрели херувимы, водящие хоровод вокруг люстры. Кровать, как, по-моему, все кровати в этом доме, была с балдахином на четырех столбиках. Ее закрывали голубые шелковые занавески, на окнах висели такие же голубые шторы из тяжелого шелка. На полу — голубой ковер. Кроме огромного камина, гардероба и нескольких стульев, в комнате стоял еще дубовый комод, над которым на стене красовалась медная грелка. Медь была начищена до блеска, и в ней отражался стоящий в вазе букет алых роз. Как я догадалась, его принесла сюда Руфь.
— Спасибо, — улыбнулась я ей.
Она наклонила голову в знак того, что принимает благодарность. Но меня не оставляла мысль, что вряд ли она рада меня видеть. Наверное, предпочла, чтобы я, уехав из «Услад», исчезла из ее жизни навсегда. Я понимала, что означает для нее рождение моего сына, и поэтому не могла поверить в искренность ее радушного приема. Она обожала Люка, и теперь, когда мне самой предстояло стать матерью, я знала, какие честолюбивые планы строят родители насчет своих чад. Так что не испытывала неприязни к Руфи.
— Вам тут будет удобно, — быстро сказала она.
— Я причиняю вам столько хлопот, спасибо большое.
Сэр Мэтью лучезарно мне улыбнулся:
— Ну разве это хлопоты по сравнению с тем, что предстоит вам, дорогая! Но мы так счастливы! Очень, очень рады! Я уже наказал Деверелу Смиту: пусть лечит меня как хочет, хоть заговорами, хоть зельями, но только чтобы я дожил до рождения моего нового внука.
— Вы уже решили, что будет мальчик?
— А как же! И не сомневаюсь. Вы созданы растить сыновей.
— Хейгар, дорогая, я хочу, чтобы ты зашла посмотреть мои вышивки, — пробормотала тетя Сара. — Придешь? Я покажу тебе колыбель. В ней качали всех Рокуэллов.
— Ее еще нужно отреставрировать, — резонно заметила Руфь. — И это не Хейгар, а Кэтрин, тетя Сара.
— Ну, я и вижу, что Кэтрин! — с негодованием воскликнула та. — Мы с ней друзья. Ей нравятся мои вышивки.
— По-моему, сейчас ей больше понравилось бы отдохнуть.
— Не будем ее утомлять, — согласился сэр Мэтью.
Руфь многозначительно кивнула в сторону тети Сары, и сэр Мэтью взял сестру под руку.
— Поговорим с Кэтрин, когда она отдохнет, — сказал он и, еще раз широко улыбнувшись мне, вывел сестру из комнаты.
Когда за ними закрылась дверь, Руфь вздохнула:
— Боюсь, она становится сущим наказанием. Временами память совсем изменяет ей. Иногда она может без запинки перечислить все наши дни рождения. И при этом, как ни странно, часто не понимает, с кем разговаривает.
— Что поделаешь, в старости такое бывает.
— Хотелось бы этого избежать. Говорят же: «Кого Бог любит, того берет к себе молодым». Иногда мне кажется, так оно и есть.
Я сразу подумала о Габриэле. Любил ли его Бог? Не думаю.
— Прошу вас, не будем говорить о смерти, — взмолилась я.
— Простите! Как это глупо с моей стороны. Скоро принесут чай. Вы, наверное, с удовольствием выпьете?
— Да, меня это освежит.
Руфь подошла к вазе и поменяла местами несколько роз.
— Они напоминают мне… — начала было я, и она вопросительно взглянула на меня, так что пришлось договорить: — Напоминают те розы, которые вы поставили к нам в комнату, когда мы приехали.
— А… Простите. Я не подумала.
Я догадалась, что она имеет в виду: в будущем следует быть осмотрительнее. Ведь случилась трагедия, и нужно вести себя тактично, чтобы не напомнить о ней. Вошла горничная с чаем и сделала книксен.
— Добрый день, Мэри Джейн, — поприветствовала я ее.
Мэри Джейн поставила поднос на стол у окна.
— Мэри Джейн будет вашей горничной, — сказала Руфь. — Она будет приходить на ваш звонок.
Я обрадовалась. Мэри Джейн была довольно высокой молодой женщиной с деревенским, здорового цвета лицом. Я была уверена, что она честная и добросовестная. Заметив, что я ей рада, она тоже весело улыбнулась мне, и я подумала, что в доме у меня появился друг.
Руфь подошла к столу:
— Она принесла две чашки. Можно к вам присоединиться ?
— О, пожалуйста!
— Тогда садитесь, я вам налью.
Я села на стул у кровати. Мне не хотелось оказаться у окна. У меня не выходило из головы, что, когда произошло несчастье, из этого окна, случись кому-нибудь выглянуть из него, можно было увидеть, как падал Габриэль.
Руфь вручила мне чашку, потом принесла и подставила мне под ноги скамеечку.
— Будем за вами присматривать, — сказала она.
