– Ответ – нет, – повторила я. – И прости меня, но мне пора.
– Но…
– Извини, Ребекка. До скорого.
И я повесила трубку, напряженно ожидая, что телефон сейчас же зазвонит снова. Но, к моему облегчению, он молчал. Я подумала было, не позвонить ли Роберту и не сообщить ли ему, о чем она меня просила, но решила этого не делать: хорошо бы меня вообще во все это не впутывали. Оглядываясь теперь, понимаю, что жалею об этом больше всего. Если б я ему просто позвонила и передала наш с сестрой разговор, даже согласилась бы подписать заявление об этом для его адвоката, все у него в жизни сложилось бы иначе.
Хотя на мою никак бы существенно не повлияло, наверное.
Когда следующим вечером ты вернулся из Лондона, то был почти в истерике от счастья. Позвонил мне со станции Торп, спросил, где я, и я тебе ответила, что сижу в студгородке, в баре, где одна моя студентка празднует свой день рождения. Я рассчитывала, что ты попросишь меня уйти и встретиться с тобой в городе, где мы выпьем, но ты, к моему удивлению, сказал, что прыгнешь в такси и приедешь ко мне сам.
Прибыл ты минут через двадцать – и прошагал к нашей группе так, будто ты хозяин всего этого заведения, а когда я встала тебе навстречу, ты оплел меня руками и страстно поцеловал – и я тут же смутилась от такого публичного проявления чувств.
– Как все прошло? – спросила я, оттаскивая тебя от компании, чтоб мы могли поговорить наедине.
– Блестяще.
– Ему, значит, понравилось? Он хочет тебя представлять?
– У него контракт уже был готов и ждал моей подписи, когда я приехал.
– Это же чудесно, Морис.
– Он утверждает, что всегда был почитателем моей прозы, в особенности “Дома на дереве”.
– Ха, – сказала я. – Могу спорить, тебе это понравилось.
– Ну да, – ответил ты, чуть нахмурившись, и я тут же осознала, что сказала бестактность. – Вообще-то понравилось. Всегда считал это произведение куда более тонким, чем “Два немца”. Мы долго разговаривали о том, как складывалась моя карьера, и он чует, что это будет как раз тот роман, с которым удастся меня перезапустить. Он хочет, чтобы я говорил, будто писал его семь лет, чтобы усилить ощущение важности этой книги.
– Но ты писал ее едва ли семь месяцев, – сказала я.
– Я знаю, но послушай – я буду говорить все, что нужно сказать. Это роман, который имеет значение. Выпустить его. Привлечь ко мне читателей. К нему то есть.
– Но ведь правда тоже имеет значение, нет? – сказала я.
– Ой, ладно тебе, Идит, – нетерпеливо отозвался ты. – Это же просто маленькая безобидная ложь. Едва ли она имеет значение. Через пару недель он выставляет книгу на опцион. Считает, что это будет самый желанный роман года.
– Господи, Морис, – сказала я. – Что же ты там, к черту, написал?
Ты пожал плечами, как будто сочинение того, что вызывает такой интерес, на самом деле довольно просто.
– Всего лишь роман. Больше ничего.
– Да вот похоже, что совсем не всего лишь роман, – сказала я. – По всему выходит, будто это нечто очень особенное.
– Ну, я надеюсь, что да.
– А об авансах он говорил?
– Говорил. Считает, что будут высокими. Он даже сказал… – Ты умолк и покачал головой. – Ну нет, не хочу сглазить.
– Давай же, говори.
– Да глупо это, совершенно неважно.
Я игриво стукнула тебя по руке.
– Говори, – упорствовала я.
– Он сказал, что готов спорить на собственный дом, что на следующий год я получу Премию.
При этих словах я распахнула глаза.
– Ты меня разыгрываешь?
– Он так сказал. Но послушай, сейчас нет смысла о таком вообще думать. Награды – дело десятое. Ты же знаешь, такое не интересует меня ни в малейшей степени.
Что было совершеннейшей ложью, конечно, потому что ты читал все книги, когда-либо попадавшие в короткий список Премии. Ты практически был ее неофициальным историком. Оказаться даже в ее длинном списке было честолюбивым замыслом всей твоей жизни, и годом раньше, когда победы почти добился Даглас Шёрмен, ты чуть умом не тронулся от злости и зависти.
– В каком-то смысле получится вроде как описать полный круг, да? – сказала я, подумав об этом. – Если ты выиграешь, в смысле.
– Как это?
– Ну, Эрих Акерманн же выиграл ее с “Трепетом”. С этого-то все для тебя и началось. С истории Эриха.
– Бедный Эрих бы в гробу перевернулся, если б мое имя добавили в почетном списке к его имени, – сказал ты, но я видела, что эта мысль тебе понравилась. – О, Гэрретт, – сказал ты, подаваясь вперед и возвышая голос так, что студентам пришлось сделать паузу в своих разговорах и посмотреть в нашу сторону. – Мы же с вами не виделись после того, как вы заключили свою сделку, правда? Идит мне все про нее рассказала. Поздравляю, вы, должно быть, в восторге.
– Спасибо, – ответил Гэрретт, счастливо улыбаясь и смахивая со лба челку, падавшую на глаза. – Я не ожидал, что меня станут издавать, пока я так молод. Вундеркиндом я себя никогда не считал.
– Я в этом уверен, – сказал ты. – Вряд ли кто-то мог предсказать, что вы найдете себе издателя. Но говорят же, что детская литература сейчас переживает бум, не так ли? И деньги там тоже есть, насколько я понимаю.
– Это не… – начал Гэрретт, и я видела, что он изо всех сил старается сдержаться и не прореветь это во весь голос. Я знала, что ты его просто подначиваешь, и мне пришлось прикусить губу, чтобы не расхохотаться.
– Да мы все знаем, что это не детская книжка, – закричал Николас, раздраженно всплеснув руками. – Господи, Гэрретт, да напечатай ты уже карточки и раздавай людям, когда об этом заходит речь, а?
– Нам важно заставить детей читать, – продолжал ты. – Чтобы потом, когда эти маленькие чудовища подрастут, они бы стали читать книги Идит, мои и некоторых из ваших здесь присутствующих коллег. Вообще-то мы обязаны таким людям, как вы, Гэрретт, – мы перед вами в долгу.
– А как вы сами, Морис? – спросил Гэрретт, который никогда не уходил от стычки. – Вы ко мне присоединитесь на фестивальных гастролях – или все это для вас уже давно в прошлом?
– Я не езжу на детские фестивали, – ответил ты.
– Да и на взрослые уже нет, правда? – спросил он. – Столько времени прошло после “Двух немцев”. Я знаю, после у вас была еще одна книжечка – как она там называлась? “Уютная норка”? что-то такое? – но, насколько я понимаю, о ней лучше всего не упоминать.
– Вообще-то мой муж только что продал свой последний роман, – сказала я, лишь немного искажая правду, но ясно было, что сейчас все упирается в недели, если не считаные дни.
– Правда? – переспросил Гэрретт, и его лицо чуть потускнело. – Настоящий роман или просто замысел?
