Теперь же, когда Хенри толкнул его на кровать, Морис уловил в себе желание исследовать этот миг чуть дольше, чтобы понять, какое воздействие такая близость окажет на него. Потом сможет об этом написать, подумал он, в рассказе. Большинство авторов пишет о сексе, правильно? Даже такие, как Форстер, для кого плотское в частной жизни кажется не важным. Один из любимых его писателей, Олдос Хаксли, говорил, что опыт – это не то, что приключается с мужчиной, а то, что мужчина делает с тем, что с ним приключается
[58], а это уж точно опыт – тело другого пятнадцатилетнего мальчика, лежащее на его собственном теле, его язык у него во рту, незнакомая эрекция давит ему на бедро сквозь ткань его одежды.
– Что мне можно? – спросил Хенри, отстраняясь на миг, – лицо красное, все тело пульсирует от страсти, – а сам смотрел сверху вниз на своего друга с таким томлением во взгляде, что Морис начал осознавать, до чего велика уже его власть. – Что ты позволишь мне сделать?
– Расскажи мне про Белфаст, – ответил он, и Хенри приподнялся на локтях, нахмурившись, не уверенный, что расслышал его правильно.
– Что? – спросил он, оглаживая рубашку Мориса и выпрастывая ее из брюк, робко расстегивая пару пуговиц; ладонь его уже прижималась к пупку мальчика и крепким мышцам его живота.
– Белфаст, – повторил он. – Как там было?
Хенри потряс головой и пригнулся поцеловать его снова, но Морис его оттолкнул, сел на кровати и застегнул рубашку.
– Расскажи, – попросил он. – Расскажи мне историй. Мне интересно. Я хочу знать.
И Хенри, смятенный и разочарованный, бурля гормонами, сел и уставился в ковер, растерянно дрожа.
– Что ты хочешь знать? – спросил он.
– Что угодно, – ответил Морис. – Ты видел кого-нибудь подстреленного?
Хенри кивнул.
– Разок, – сказал он. – У заправочной станции в Ардойне.
– Расскажи мне об этом, – прошептал Морис. – Рассказывай все, что видел, все, что слышал, а потом я разрешу тебе сделать что-нибудь еще.
И, конечно, разрешил.
Они были дома у Мориса, когда это случилось в следующий раз, – смотрели телевизор, пока родители уехали в Кардифф навестить умиравшего сородича. Морис наслаждался напряжением, пока они сидели рядышком на диване, и лишь когда Хенри потянулся к нему и взял его за руку, ему стало несколько не по себе от того, что он стал предметом столь настойчивого и явного желания. “Почему же мне самому не так? – спрашивал себя он. – Почему я не ощущаю такого ни к кому? Нет ли в этом какого-нибудь сюжета?”
– Ты так охренительно роскошен, – произнес Хенри, подаваясь вперед, и Морис не только позволил ему себя поцеловать, но и ответил на поцелуй, язык его исследовал рот друга – ощущение новое, ни неприятное, ни возбуждающее. Вскоре они уже были наверху, лежали на его кровати, и вновь Хенри спросил, что ему будет разрешено сделать. Ощущая, что нужно позволить пылающему мальчику свободы побольше, чем в прошлый раз, Морис пожал плечами и сказал:
– Все что угодно. – И Хенри с таким лицом, точно не вполне мог поверить собственной удаче, расстегнул молнию на брюках Мориса и взял его член в рот. Морис закрыл глаза и наслаждался ощущением, но ум его не был полностью этим занят. Расскажет ли ему Хенри еще какую-нибудь историю, когда закончит, или все это пустая трата времени?
Он кончил, и Хенри посмотрел на него снизу вверх, улыбаясь от восторга, а Морис улыбнулся в ответ, лишь слегка смущенный. Оставалось воображать, до чего нелепо они смотрятся.
– Моя очередь, – сказал Хенри, расстегивая на себе ремень и стягивая штаны.
Морис посмотрел на него, затем уставился на член мальчика, не ощущая особого отвращения от мысли, что придется его сосать, но и большого желания делать это у него не возникло. Он протянул руку и робко потрогал его пенис, провел по стволу указательным пальцем, а Хенри закрыл глаза и застонал от наслаждения.
– Сперва еще историю, – сказал Морис. – А потом сделаю.
Так оно и продолжалось, неделя за неделей, почти два месяца, двое мальчиков отыскивали возможности остаться наедине так, чтобы Хенри мог воплощать свои желания, а Морис – слушать рассказы о прежней жизни этого мальчика, до того, как он переехал в Англию. Отца его, открыл ему Хенри, вовсе не застрелила ИРА, как в это верили другие мальчишки в школе. На самом деле он умер по причине прозаичнее некуда – от сердечного приступа, хотя, как утверждал его сын, много лет состоял в этой организации, и на его похороны явились люди в балаклавах, они несли до могилы гроб, украшенный триколором. Он рассказывал о том, каково это – слышать в ночи перестрелки, как подростку с их улицы перебили коленки за необъясненный проступок, в котором, клялся бедняга, он был невиновен, как, после похода в соседнюю церковь, пропала без вести одна мать семейства, как целая семья начала скрываться, став доносчиками. Это было не по вкусу Морису – почти все, но он записывал все истории и нашел способ превращать разрозненные воспоминания мальчика в связную повесть. Казалось, что ему только и надо, что обеспечивать Хенри оргазмы, и его рассказ со временем будет дописан. Морису это виделось стоящим обменом.
Ошибку они допустили, когда похоть Хенри обуяла его на обеденной перемене в школе, и поскольку Морис все равно уже дописывал свой рассказ, он решил потворствовать своему другу и отвел его в рощицу в углу школьной территории – на затененный участок, которого другие ученики обычно избегали, – где оперся на дерево, спустив штаны себе на лодыжки, а ирландский мальчишка пристроился к нему сзади. Умы их были слишком заняты разным – сексом и историями, – и потому они не услышали, как к ним подобрался учитель.
Директору школы доктору Уэбстеру доложили, но тот дождался конца учебного дня и лишь тогда вызвал мальчиков к себе в кабинет, где сообщил им: за то, что они натворили, их могут выгнать из школы, проступок их настолько позорен, что их следует отправить в заведение для малолетних преступников, но он намерен проявить жалость к их юности и не сообщать ничего их родителям, если они согласятся не сходя с места завершить свою дружбу и в дальнейшем и близко друг к другу не подходить. Они оба с готовностью на такое согласились, но после этого директор объяснил им, что прощения не может быть без кары и если они желают выйти из его кабинета с очистившимися душами, им придется сделать, как он велит. Он подошел к шкафчику у своего стола, где хранил двухфутовую трость, и, вытащив ее, провел по дубовому ребру пальцем с очевидным удовольствием.
– Штаны спустить, – произнес он. – Нагнуться над столом.
Мальчики повиновались, и пока директор бил их, Морис не отрывал взгляда от счетов, стоявших на директорском подоконнике, и считал удары, переводя взгляд с одного ряда костяшек на другой. Рядов было десять, и он счел их все, а потом еще половину, пока экзекуция не завершилась.
– А теперь, – сказал доктор Уэбстер, бдительно глядя на них, когда мальчики повернулись к нему, – давайте я погляжу, что вы там делаете друг с другом, грязные маленькие подонки. Сначала ты. – Он кивнул Морису. – Потом ты, – сказал он Хенри.
