— Ротмистр, можете быть свободным! И прикажите, чтобы постовой никого к нам не впускал.
— Так точно, господин полковник! — Не удержался, крикнул: — Разойдись! Выполняй команды полковника Соколова! — И, четко печатая шаг, покинул помещение.
Августейшая семья уже узнала своего друга. Едва за ротмистром медленно закрылась тяжеленная дверь, как Алексей бросился в объятия Соколова. Тот легко, словно мотылька, подхватил своего юного друга, прижал к щеке, жарко проговорил:
— Здравствуйте, ваше императорское высочество!
Легкое тельце Алексея затряслось от рыданий, он что-то горестным тоном лепетал, Соколов осыпал его макушку поцелуями:
— Дружок, мы победим, потому что всегда будем мужественными!
— Конечно, конечно, дядя Соколов!
Соколов опустил на ноги Алексея, кивнул на двери и приставил палец к губам:
— Тсс!
Все, счастливо улыбаясь, дружно закивали головами:
— Да, да, конечно!
Соколов поцеловал протянутую руку Александры Федоровны, затем поцеловал руки всех дочерей. И вот наступил самый волнующий момент — он встретился взглядом с Николаем Александровичем. Лицо государя, как на знаменитом портрете Серова, было удивительно спокойным. Но глубокие тени легли под глазами, появились во множестве седые волосы, да в глазах застыла неисходная тоска.
Государь негромко, глуховатым голосом проговорил:
— Я счастлив видеть вас, Аполлинарий Николаевич. Вы теперь фельдъегерь?
— Так точно, но лишь на сегодняшний день. Позвольте доложить?
— Докладывайте.
Соколов вытянулся в струнку, голос его опасно громко прокатился под сводами зала.
— Ваше императорское величество, я выполнил ваш приказ: устроил взрыв в носовом торпедном отсеке германской подводной лодки «Стальная акула». Субмарина и весь ее наличный состав пошли на дно, спаслись двое — германский подводник (он теперь у нас в плену) и я.
Государь долго пристально смотрел в лицо Соколова. Потом шагнул вперед, обнял Соколова и произнес:
— Вы один из немногих, кто не изменил мне. Спасибо за все.
Государь был тщательно выбрит, и от него пахло недорогим одеколоном «Цветочный».
Соколов решительно отвечал:
— Ваше императорское величество, я никогда не изменю вам. Служа вам, я служу великой самодержавной России, своим предкам, своим потомкам.
На лице государя появилась слабая улыбка.
— К нам никого не пускают… Мы вскопали небольшой огород, посадили различные овощи — так нас стерегли солдаты с ружьями, на которых были отомкнуты штыки. В старой России каторжников содержали менее строго. Но как вам удалось пройти?
Соколов бодро отвечал:
— Государь, ведь вы сами когда-то сказали: «Соколов — это вовсе не человек, это героическая легенда!» А раз легенда, стало быть, для нее преград не существует. Но не будем терять время. Вы, ваше императорское величество, можете уделить мне несколько минут для очень важного разговора?
Государь ничего не ответил, лишь развел руками, дескать, я весь в вашем распоряжении. Пригласил:
— Сядем за угловой стол, все от дверей и враждебных ушей подальше. Аликс и дети могут нас слушать?
— Разумеется!
После двух-трех дежурных вопросов о здоровье и прочем Соколов перешел к делу:
— Ваше императорское величество…
Государь вновь улыбнулся:
— Давно никто так ко мне не обращался. Теперь все поголовно называют меня «гражданином полковником». Почему-то моих тюремщиков такое обращение очень веселит.
— Круглые болваны…
— Бог им судья. Я на них не сержусь, а себя ни в чем не упрекаю. Да, я отрекся от власти, но этого требовали от меня все: и мое окружение, и генералы, и армия, и Дума, и толпы демонстрантов. Все кричали: «Отрекись! Отрекись!» У меня еще прежде была договоренность с братом Михаилом: в крайнем случае, если я попрошу, он вступит на престол. Ведь именно Михаил до 1904 года был наследником престола.
— Да, государь, в то время вся Европа обсуждала его морганатический брак с Вульферт, урожденной Шереметевой…
— Вы, граф, помните, над имуществом Михаила за эту выходку была учреждена опека, а ему воспрещен въезд в Россию. Но началась мировая война, Михаил был прощен. Он доблестно командовал Дикой дивизией. Я был уверен, что брат набрался мудрости, которой у него всегда не хватало, увы, ошибся. Михаил, вопреки договоренности, отказался от трона, и на это роковое решение, уверен, повлияла его супруга. Господи, сколько эта женщина принесла России зла! Не откажись Михаил от власти… — Государь не закончил мысль, горестно махнул рукой.
Соколов перешел к делу:
— Государь, есть слух, что вас хотят перевести в глубь России, подальше от столицы…
Государь согласно качнул головой:
— В минувшую субботу, после утреннего чая неожиданно приехал на моторе Керенский. Он сначала потребовал передать следственной комиссии бумаги и письма, имеющие отношение к внутренней политике России. Затем сказал, что очень желает облегчить нашу участь. Он заверил: «Я понимаю, вам здесь под арестом тяжело. Обещаю в ближайшее время всех вас — семью и слуг — перевезти в порт Романов-на-Мурмане». Оттуда, сказал Керенский, нас переправят в Англию.
— А вы что ему ответили?
— Я заявил, что не желаю покидать Россию. И Аликс, и дети — все хотят как частные лица жить здесь. Керенский обещал доложить мое мнение Совету министров, или как теперь он у них называется, и на этом все закончилось.
Соколов на некоторое время задумался, потом сказал:
— Государь, Керенский очень легкомыслен, совершенно нельзя верить тому, что он говорит…
Государь возразил:
— Все это, может, и так, но у него есть желание облегчить нашу участь. Он был вполне искренен, когда говорил об этом.
Соколов невольно понизил голос, но его услыхали все семейные:
— Государь, я прибыл к вам, чтобы устроить ваш побег — всей семьи!
— Бог с вами, это невозможно! С нас глаз не спускают, на прогулку водят под конвоем — на одного человека шесть охранников.
Соколов решительно произнес:
— Государь, если я берусь за это дело, то я его выполню. Я с друзьями устрою ваш побег, на некоторое время спрячем в надежном месте, а затем переправим за границу.
Николай Александрович возразил:
— В этом нет логики! Я заявляю, что не желаю за границу, а вы предлагаете туда побег, к тому же сопряженный с громадным риском для моих детей. Нет и нет! Больше эту тему не обсуждаем.
И снова фрейлина Васильчикова!
Повисла тишина. Вдруг Алексей, сидевший в обнимку с матерью на шелковой козетке, поднялся, подошел к Николаю Александровичу и таинственным тоном произнес:
