— Сказать в Генштабе, чтобы подготовили приказ о моем назначении в твою дивизию, передали тебе выписку из приказа, а мне вручили предписание явиться в часть.
— Согласен. Но что будет дальше?
— Однажды я пойду за колючую проволоку и больше не вернусь, останусь на вражеской стороне.
Джунковский удивился:
— Останешься под видом перебежчика? Тебе, Аполлинарий Николаевич, следует обратиться в генерал-квартирмейстерскую службу к Потапову, ведающему внешней разведкой.
— И что я ему скажу? То, что получил задание от государя?
Джунковский задумчиво поглядел в потолок.
— Да, он состоит на службе Временного правительства, прикажет тебя арестовать и как шпиона отдаст под военный суд.
Соколов терпеливо объяснил:
— Вот почему я и разговариваю с тобой, а не с Потаповым. И вообще не желаю, чтобы кто-нибудь, кроме тебя, знал о моих делах.
Джунковский спросил:
— У тебя есть план перехода границы?
— Я могу за ночь пять раз пересечь границу, но это мало что даст. Гораздо сложнее пройти прифронтовую полосу, а это может быть до нескольких километров, да и передвижение по вражеской территории сопряжено с большим риском. И все же, во имя императора и России, я пойду на любую опасность. Я твердо верю: человек погибает не оттого, что в него попала пуля, а оттого, что исчерпал свои духовные силы и не может быть полезен ни Богу, ни Отечеству.
— Полностью с тобой согласен! Ты, Аполлинарий Николаевич, в совершенстве владеешь немецким языком, это должно помочь.
— Это так, но больше мне поможешь ты сам. Говоришь, Владимир Федорович, солдаты меняют немцам хлеб на порнографические открытки? Прекрасно!
Джунковский возразил:
— Ничего в этом прекрасного нет, а есть гнусность и предательство. Те, которые сбывают хлеб неприятелю, подумали бы о своих семьях, о своих детях, которые отказывают себе в лишнем куске, только бы солдат был сытый. По распоряжению немецкого командования уже централизованно доставляют из тыла на передовую ножички, бритвенные лезвия, фото с проститутками — для обмена на продукты питания. Кроме улучшения питания, немцы достигают важной цели — устанавливают добрые отношения с русскими солдатами. Каково? — Джунковский погрозил пальцем. — Ну ничего, вот я вернусь в дивизию и каленым железом выжгу эту заразу… Несколько человек предам военному суду, а там разговор короткий… Смертную казнь Временное правительство отменило еще в марте, но существуют и другие меры пресечения, как тюрьма. И Керенский обещал вновь ввести смертную казнь в закон. Пусть только мысль о казни страшит каждого…
Соколов миролюбиво заметил:
— Владимир Федорович, сделай одолжение, оставь на время все, как есть.
— То есть?!
— Дай предателям родины еще недельку-другую ходить на чужую сторону. Пусть причесываются немецкими гребешками и проводят досуг с фотографиями немецких шлюх.
Джунковский с любопытством посмотрел на приятеля:
— Тебе это надо? Серьезно?
— Очень надо!
— Будь по-твоему, граф! Заодно станем вести наблюдение за предателями, материал для суда накопим. У тебя и впрямь уже готов план проникновения к немцам в тыл?
— Разумеется, и он мне кажется удачным. Но, как всегда, жизнь напомнит про овраги, по которым нам ходить… Пьем, друг, за успех дела!
Выпили, закусили. Соколов о царских сокровищах — ни гугу.
Джунковский не выдержал, попросил:
— Ну, сокол ясный, поделись своим планом! Может, я что подскажу…
Соколов поведал о своей задумке. Джунковский был в восторге. Он обнял приятеля, воскликнул:
— Ах да умница! Главное, все просто. А как ты ловко этих хреновых менял использовал — гениально!
— Пока еще не использовал, но постараюсь. Мой девиз: даже враги должны служить нашим интересам.
— Прекрасно! Ну а я, понятно, стану помогать, чем смогу.
* * *
В доме царили уют и покой, словно на острове, заброшенном среди дальних морей. Друзья долго молчали. Наконец Соколов глубоко вздохнул:
— Чует мое сердце — это мое последнее дело.
Джунковский удивился:
— И чем же ты будешь заниматься?
Соколов самым серьезным тоном произнес:
— Уеду в какую-нибудь глушь, женюсь на красавице крестьянке, толстозадой, вот с такими грудями, — показал рукой, — заимею пятерых детишек, буду ловить в пруду рыбу, читать на досуге в первых изданиях Пушкина и Лермонтова, писать воспоминания… Жизнь я все-таки прожил не зря, кое-что полезное для России сделал.
Джунковский обнял друга:
— Ты говоришь таким погребальным тоном, словно собрался умирать. А нам с тобой предстоит дело — интереснейшее. Тебе, Аполлинарий Николаевич, следует теперь же обзавестись хорошими документами…
— «Железными», как говорят разведчики.
— Во-во, «железными», а их можно достать только в контрразведке, — сказал Джунковский.
— Если она еще существует, — усмехнулся Соколов. — Я сегодня пытался дозвониться на «кукушку» — конспиративную квартиру на улице Гоголя, — но телефонная барышня сказала: «За неуплату аппарат отключен!» На телефон разведывательных курсов нет денег! Ну и революция… Придется завтра искать знаменитого Нестерова, начальника курсов, и на месте все выяснить.
— Что ж, завтрашний день, Бог даст, многое разъяснит! — заключил Джунковский, и друзья отправились по своим спальням.
Тайное оружие
На другое утро, как в те дни, когда готовился к диверсии на субмарине «Стальная акула», Соколов с объемистым портфелем свиной кожи в руках ровно в половине восьмого подходил к громадному дому с роскошной лепниной на улице Гоголя.
Соколов вошел в подъезд, и вид подъезда неприятно поразил. Прежде сиявший чистотой, он теперь являл вид прискорбный: давно немытые полы, окурки, одно из двух громадных зеркал, украшавших холл, было разбито.
Старушка лифтер, однако, осталась на месте со старых времен. Она любезно поздоровалась и открыла дверцу машины:
— Какой прикажете этаж?
— Четвертый, в седьмую квартиру.
Лифтерша сделала круглые глаза:
— В седьмую? К Елизавете Иосифовне?
Елизавета Иосифовна Пушкина-Бачинская была содержательницей конспиративной квартиры. Столь бурная реакция лифтерши Соколова насторожила. Он спокойно спросил:
— А что случилось?
— Как — что? — Лифтерша перекрестилась. — Еще на Пасху грабители средь бела дня на Невском проспекте эту несчастную убили. В газетах даже писали. На глазах у всех убивали, и ни один человек не заступился. Что ж за времена окаянные пришли?
