— Алеся, ты с этим Соловцовым — ни-ни! А то в порыве страсти нежной задушу тебя, как Отелло свою партнершу…
— Фи, так этот Соловцов помер лет двадцать назад, когда я родиться еще не успела. Позвольте, пане, для знакомства прочитаты вирши великого Кобзаря.
Як бы мене черевики,
То пишла б я на музыки,
Горенько мое!
Черевикив я немае,
А музыка грае, грае,
Горя прибавляя!
Соколову чтение понравилось, он легко поднял Алесю и поцеловал в губы. Матильда сзади подошла к Рошковскому и обвила его горжеткой.
— А меня как представишь?
Тот с особой торжественностью, словно цирковой шпрехшталмейстер, произнес:
— Кто не узнал эту прелестницу, гордость российского балета — Матильду Красовицкую? Да, граф, это та самая Матильда, которая свела с ума великого князя и многих других достойных мужчин. С десяток страстных воздыхателей пустили себе пулю в лоб — их чувства оказались неразделенными, — и теперь они лежат на кладбищах Монако, Парижа, Берлина, ну, Петербурга, естественно.
Матильда усмехнулась влажным ртом:
— Ах, зачем плетение словес? Сказали бы проще: обольстительная, но порочная женщина, — и это было бы правдой. У меня ощущение, что наш прекрасный мир, подобно «Титанику», медленно, но неотвратимо идет ко дну. И почти никто не спасется. Сейчас нужно быть или святым, или погрязнуть в безумном разврате. Я выбрала последнее.
Соколов сказал:
— Тогда вы, Матильда, выбрали голгофу!
— А что надо было выбирать?
— Спасательный круг! — И Соколов отправился в ванную.
Дамы вдогонку игриво закричали:
— Позвольте мы вас помоем — нежно-нежно! Мы будем скучать о вас… Скорее возвращайтесь, граф!
В ванной комнате Соколова ждала русская красавица Маша. Она не трещала о своей славе, зато заботливо приготовила притирки, мочалки, полотенца и махровый халат. Ее руки были большими, сильными, нежными. Вода в громадной мраморной ванне, похожей на бассейн, изумрудно переливалась и крепко пахла хвоей.
Высокая поэзия
Когда после ванны Соколов появился в гостиной, Рошковский сидел за роялем, Рогнеда мощным меццо-сопрано пела:
Растворил я окно, — стало грустно невмочь, –
Опустился пред ним на колени,
И в лицо мне пахнула весенняя ночь
Благовонным дыханьем сирени…
Это было странное зрелище: пианист в халате, великолепная солистка с профессиональными манерами держаться перед публикой, но совершенно голая, лишь в фасонистой сторублевой шляпке с перьями и с опущенной на лицо вуалью.
Вдруг Рогнеда оборвала пение, сказала Рошковскому:
— Играйте, Виктор, «Я помню чудное мгновенье».
Рошковский сыграл вступление. Опустив голову на сцепленные руки, Рогнеда с самым серьезным видом запела:
Я помню чудное мгновенье,
Она на зов явилась мой,
Томима жаждой наслажденья,
Палима страстью огневой.
Чтоб на алтарь Венеры с нею
Усердней жертву приносить,
Чтоб ласки сделать горячее,
Вино мы дружно стали пить.
Одежда легкая упала
К ногам красавицы младой,
И обнаженная предстала
Венеры жрица предо мной.
Вид чудного нагого тела
Во мне желанья пробудил,
Я сбросил шашку и к делу
В томленье сладком приступил…
Чудо-романс был спет. Дамы и Рошковский наградили Рогнеду аплодисментами, а Соколов усмехнулся: «Это просто сумасшедший дом! Но кто будет лечить больных?»
Тем временем Рошковский что-то сказал о Вере Холодной, которую вчера он смотрел в новой фильме.
Алеся наморщила лобик.
— Как, говорите, называется? «Смертельный поцелуй»? Ни, такого не бачила, хотя Холодную дуже почитаю. И все же мне больше люб, — завела глаза под потолок, сладко вздохнула, — Мозжухин. Когда Иван Ильич приезжал до нас в Киев, пришел в театр Соловцова, побачив меня на сцене… И во-от с такой кипою роз явился за кулисы… Ах, какая потом была ночь!
Соколов слушал девицу с удовольствием. Дамы начали ревновать. Матильда фыркнула:
— В тот вечер великий актер был наверняка пьян.
Рогнеда тоже неодобрительно посмотрела на Алесю, почесала свой налитой сосок и укоризненно сказала:
— Нынче молодежь удивительно распущенная пошла! Кто позовет, с тем в постель и бросаются…
У Алеси глаза наполнились слезами.
— Да як вы можете?..
Рогнеда махнула рукой и продолжила разговор:
— И зачем хвалиться своими знакомствами? Я давно дружу с Верой Васильевной Холодной, мы обмениваемся визитами, но я никогда об этом даже не заикаюсь.
Дамы, блистая эрудицией и обнаженными телами, громко спорили, перебивая друг друга.
Рошковскому надоели эти умствования. Он пророкотал:
— Дамы, вы не в Госдуме, прекратить дебаты! Теперь говорить буду я.
Спорщицы смолкли. Рошковский, усмехнувшись, сказал:
— Сегодня на приеме у меня была Зинаида Гиппиус. Про ее зубы ничего говорить не стану, ибо уважаю врачебную тайну. Но характер у нее — кошмар! Как эту озлобленную особу терпит муж — умнейший Дмитрий Сергеевич Мережковский? Этого не понять.
Алеся томно заломила руки:
— Союз двух вдохновенных творческих сердец, ах, какие страсти в их будуаре!
Матильда расхохоталась:
— Союз троих сердец! Вы, Алеся, забыли про писателя Дмитрия Философова, который тоже вроде мужа и который живет постоянно в семье Мережковских. Об этом знает весь Петербург.
Алеся усмехнулась:
— Сердце женщины — не карета, она може вместить скильки вгодно мужчин.
Рогнеда ядовито улыбнулась:
— Это у вас, у нынешних! Господа, я хочу сказать о Гиппиус. Самое забавное вы упустили: про нее говорят, что она… как бы деликатней выразиться… не совсем женщина.
Соколов возразил:
— Но все эти особенности не мешают ей писать прекрасные стихи.
Матильда согласилась:
— Я очень люблю поэзию Зинаиды Николаевны и даже бываю в ее литературном салоне «Зеленая лампа». То, что мужчинам видится в характере плохим, то нам, женщинам, часто кажется прекрасным.
Рогнеда сказала:
— Позвольте я прочту несколько строк из старых стихов Гиппиус…
