Рошковский погладил бедро Рогнеды, поцеловал ее втянутый живот.
— Читай, ласточка, хотя твое призвание в другом, где у тебя нет соперниц…
— В чем?
— В амурных утехах!
Рогнеда поправила на шляпке вуаль, встала возле рояля, оперлась на него рукой и продекламировала так, что у Соколова между лопаток пробежали мурашки.
Был человек. И умер для меня.
И, знаю, вспоминать о нем не надо,
Концу всегда, как смерти, сердце радо,
Концу земной любви — закату дня.
Уснувшего я сберегу покой.
Да будет легкою земля забвенья!
Распались тихо старой цепи звенья…
Но злая жизнь меня свела — с тобой.
Когда бываем мы наедине –
Тот, мертвый, третий — вечно между нами.
Твоими на меня глядит очами
И думает тобою — обо мне…
Рогнеда кончила чтение, а Матильда и Алеся тут же начали жаркий спор: что больше созвучно революционной эпохе — символизм или футуризм? И чье творчество выше: Пушкина или Маяковского, которого опять забрали в участок за хулиганство?
Пророк из журнала «Нива»
Рошковский неприязненно посмотрел на девиц и сказал, обращаясь к Соколову:
— Трещат как сороки. Нет ничего глупее женщины, возомнившей себя мудрой. Кстати, граф, поговорим про мудрецов. Профессор Константин Соколов не твой ли родственник?
— Нет, не родственник. Но я знаком с Константином Николаевичем. Он приват-доцент университета. Умнейший человек. Что случилось?
— В последнем, двадцать третьем номере «Нивы» я прочитал его печальное пророчество. Называется скромненько — «Анархия»… Пока девицы-красавицы щебечут, изображая из себя умных, позволь я тебе несколько коротких, но выразительных отрывков зачитаю. — Рошковский взял со столика журнал, открыл заложенную страницу, начал читать: — «В Петрограде были люди, которые еще 25 февраля не знали, что революция в полном ходу. Даже 27 февраля, в понедельник, когда к народному движению примкнула армия, неисправимые скептики не верили в революцию. Они поверили только после того, как государственный переворот совершился с переменой учреждений и лиц. Так же незаметно, как к нам пришла революция, подкралась к нам и анархия. Уже в середине марта, в медовый месяц революции, среди общего воодушевления и восторга, наиболее трезвые и проницательные наблюдатели указывали на грозный призрак надвигающейся из-за распада власти анархии. Неисправимые оптимисты не поверили и в анархию. Они поверили только тогда, когда действительность столкнула их с целым рядом анархических явлений в жизни…»
— Эй, мужчины, вы совсем забыли о нашем существовании, хотя только что клялись в вечной любви, — произнесла Рогнеда. Она подошла к Соколову и села ему на колени, обхватив его за шею.
Соколов ничего не помнил про клятвы, но спорить не стал. Рошковский сказал:
— У нас серьезный разговор о политике, боюсь, дамы, вам он покажется скучным, как вчерашний дождь.
— Не считайте нас дурочками, — капризно надула губки Алеся и легла на диван, положив голову на колени Рошковскому. — Продолжайте, Виктор…
Рошковский читал:
— «Все, кто имеет возможность, обворовывают государство, наживают миллионные состояния. Разнузданная толпа творит бесчинства. Толпа производит обыски, арестовывает, узурпирует власть судов… Не отстают в произволе Комитеты и Советы рабочих и солдатских депутатов. Они упраздняют свободу собраний, устанавливают цензуру, конфискуют газеты и журналы, распоряжаются казенными суммами, реквизируют помещения и товары. Возникают самозваные диктаторы, селения и области „отлагаются“ от России и провозглашают свою независимость. На территории бывшей великой России уже образовалось множество самостийных „республик“: Кронштадтская, Шлиссельбургская, Царицынская, Ревельская, Херсонская, Переяславская, Кирсановская. Самая молодая „республика“ — Святогорская, Узюмского уезда Харьковской губернии, где себя царем объявил начальник милиции подпоручик Шилов. Он уже печатает деньги со своим портретом. Такова жуткая картина разложения государственного порядка. Временное правительство утратило почву под ногами…»
Алеся застонала:
— Ой, хватит, надоело! Давайте танцевать под граммофон!
Соколов возразил:
— Нет, это очень интересно, ибо касается каждого из нас. — Повернулся к Рошковскому: — Виктор Михайлович, и какие выводы делает мой однофамилец?
— Самые печальные. Вот, послушайте: «Ни от кого не может укрыться опасность такого положения вещей. У каждого гражданина имеется глубокое и совершенно справедливое убеждение, что государство есть не самоцель, а средство, что не он существует для государства, а государство для него. Убедившись, что государство не может или не хочет удовлетворить законных нужд гражданина, он начинает испытывать естественное чувство утомления и разочарования. Он сопоставляет новое со старым и убеждается, что ради этого скверного нового не стоило бороться, жертвовать, рисковать стабильным и гораздо лучшим прошлым. Иные относятся свысока к этим тревогам и сомнениям смущенного обывателя. Они презрительно говорят о „рабской психологии“, о „жажде палки“ и о „тоске по городовому“».
Соколов согласно кивнул:
— Обыватель прежде всего хочет порядка, и это естественно! В то время как бандитам, бродягам, деклассированным типам хаос — родная стихия.
Рошковский продолжал:
— Твой однофамилец, Аполлинарий Николаевич, как раз пишет об этом. «Государство не может держаться героями и философами, профессорами и политическими вождями. Оно опирается на массу серых рядовых обитателей, оно живет в них и через них. Массовое недовольство обывателей государственным порядком неизбежно колеблет его прочность. Политические смутьяны без революционного брожения в обществе были бы смешны. Из недовольства старым строем родилась революция. Усталость от бессилия и безвластия нового государственного порядка может легко стать источником общественной реакции и контрреволюции. Царское самодержавие впадало точь-в-точь в такую же ошибку, когда вместо того, чтобы бояться революции, оно преследовало революционеров. На наших глазах история повторяется. Левые партии ищут „контрреволюционеров“ и не замечают настроения миллионов людей, жаждущих революции против революции или, проще говоря, желающих контрреволюции. Мы взываем к правительству свободной России: „Вы хотите, чтобы народ не тосковал по городовому? Так задушите анархию, дайте нам честного, толкового милиционера, а не сутенера или каторжника. Вы хотите, чтобы народ не тосковал по державной палке? Так пресеките чиновников, сделавших из России свою вотчину, ставших хуже разбойников с большой дороги и без стыда грабящих государство. Вы хотите сделать народ счастливым? Так обеспечьте порядок, чтобы наши жены и дети могли, как до революции, безбоязненно ходить в вечернее время по улицам своих городов. Возродите и развивайте промышленность, сельское хозяйство, экономику, дайте возможность каждому зарабатывать на сытую и привольную жизнь. И тогда в государстве наступит успокоение и порядок. Если вы не сделаете этого, то придет деспот, который железной рукой задушит анархию, наведет порядок, но при этом неизбежно растопчет свободу, прольет море народной крови, установит в России рабский режим“».
